Дарья Плещеева - Массажист

– Это для победительницы романс! Его петь надо, когда все уже в порядке! Вот когда будет жених со шпагой – тогда и споешь! А так – собачий скулеж у запертой двери, поняла?!

Соледад вскочила, уверенная, что вот сейчас уйдет из этой квартиры раз и навсегда. Она была уверена, что Маша никогда не перепрыгнет того каменного забора между ними, который сама же и возвела из гипертрофированной деликатности. Но, возможно, Машино терпение наконец лопнуло. Да и у кого бы не лопнуло – именно Маша все эти полтора года держала круговую оборону, отсекая всех, кто мог напомнить Соледад про ее личную драму, и всячески отвлекая подругу от ненужных мыслей.

– Сядь! – приказала Маша. – Вот на кой тебе этот блоковский романс? Ты полагаешь, что он этот романс услышит – и в нем проснется совесть? И он пошлет ту сучку к черту? Черта с два! Вот ты мне скажи: где он может услышать этот романс? Он что, на концерты ходит? Да его на твой концерт дрыном не загонишь! Он что, твой диск купит? Ему что, музыка интересна? Ему интересен только он сам – когда вокруг такие же лузеры просят стареньких песенок! Вот ты мне скажи: когда он в последний раз новую песню написал?! Нет, ты не год – ты век назови, блин!

Все, что Маша выкрикнула, было горестной правдой. И она правильно сделала, сменив объект своих нападок, хотя и тут была опасность настоящей ссоры: получалось, что Соледад влюбилась в пустое место, а потом, когда это пустое место ее покинуло, полтора года по нему тосковала, до такой степени тосковала, что потащилась на дурацкий бардовский фестиваль: вдруг встреча что-то в нем всколыхнет?

Но Маша решила единым махом вытащить все занозы.

– Ты на фестиваль ездила – слышала, что он там поет? Ничего же нового не поет! Спорю на самую большую бутыль «Метахи» – ты даже не пошла его послушать, а тусовалась вокруг да около! Сядь! То, что ты делаешь, – это все равно что стрелять из пушки по комарам! Они даже не поймут, что ядро пролетело, они не так устроены, чтобы это понимать? А против комаров что нужно? Яд нужен антикомариный! Пшикалка! Вот яд они поймут!

Соледад смотрела на подругу, не узнавая. Маша преобразилась так изумительно, что стал понятен интерес молодых любовников: от злобного возбуждения она очень похорошела, даже вытянулась вверх, шея удлинилась, грудь подалась вперед.

– Ну и что ты предлагаешь? – спросила Соледад. – Дихлофосом его облить, что ли?! Дустом посыпать?!

Маша рассмеялась.

– При чем тут он? Он – пустое место с дешевой гитарой! Я про тебя говорю! Кончай ты носить в себе этот гнойный нарыв и лечить его французским парфюмом. Ты думаешь, что от этой беды можно избавиться красиво – выйти на сцену и спеть благородный романс? А хрена с два! Не поможет!

– А что поможет?

– Поможет то, что ты перестанешь давить в себе нормальную женщину и делать из себя святую невинность. Ты же хочешь его убить не морально, а физически, но тебе стыдно в этом признаться, – сказала Маша. – Ты хочешь его по-настоящему проучить, но стыдно и страшно. А ты не бойся! Иначе ты никогда от него не избавишься. И никакие новогодние любовники эту дырку не заткнут…

Соледад хотела возразить, но промолчала. Маша была права: страдания затянулись только потому, что она просто не знала, как ей проучить человека с дешевой гитарой, чтобы и чувствительно получилось, и красиво, и бескровно…

– Ну хватит, – произнесла она наконец. – Время идет, а мы еще не придумали, что наденем.

– Мне-то проще, я уже новое черное приготовила, Наташка его поправила – блестки убрала, спереди вышила черным стеклярусом, ничего так получилось. Вот с тобой что делать?

– Пошли ко мне, посмотрим…

Поскольку они жили в одном подъезде, Маша даже не стала переодеваться, только завернулась в огромную шаль и опять стала похожа на бочонок.

В спальне Соледад стоял шкаф, доставшийся чуть ли не от прабабки. В этом шкафу можно было при желании поставить диван и жить, не ощущая неудобства. Сейчас он был забит тряпками, дорогими и не очень. Соледад распахнула ту дверцу, за которой висели концертные платья, вытащила их в одной охапке и кинула на кровать.

– Там роскошь не нужна, там поражать некого, – сказала Маша. – Я бы взяла зеленое – вроде бы блондинкам в зеленом неплохо… Обидно, черт…

С этими словами она подергала не зеленое, а густо-вишневое платье, действительно очень эффектное при соответствующем макияже и темных волосах.

Соледад поняла, что подруга имеет в виду: платье шилось специально для новогоднего банкета у богатого дядьки, где ожидались новые и очень перспективные знакомства. От Соледад с Машей требовались три романса в ретростиле, а вознаграждение зашкаливало все разумные расценки. Маша, трогая платье, безмолвно сообщала Соледад: только абсолютная идиотка могла отказаться от такого банкета…

– А давай рискнем… – Соледад стала раздеваться. – Попробуем на старых девах… Может, оно и ничего?..

Старые девы – это была неизменная аудитория в филармоническом зале, вечные поклонницы Соледад, многих из которых она уже знала в лицо. Приходили они поплакать. Именно для них подруги держали в репертуаре романсы, которые сами называли слезоточивыми. И царила полная гармония – на сцену выходила бледная темноволосая женщина с трагическим взглядом, пела про несчастную любовь, уходила с таким видом, будто в гримуборной ее уже ждут табуретка и намыленная петля. Теперь же гармония рухнула в тартарары – нужно было что-то другое…

Маша вынула из охапки и встряхнула зеленое платье, повернулась. Соледад стояла перед ней в бюстгальтере и трусиках. Маша, прищурившись, посмотрела на нее:

– Этот твой там тебя совсем не кормил, что ли?

– Кормил, – несколько удивившись, отвечала Соледад. О том, что продовольствие было куплено за ее деньги, она, естественно, не доложила.

– Странно… Ты здорово похудела.

– Не должна вроде…

Но зеленое платье, в последние месяцы узковатое, оказалось неожиданно широко в талии, и линия бедер тоже изменилась, и грудь приподнялась – впору обходиться без особенного, под концертное декольте, лифчика.

– Чем ты с ним занималась?

– Чем, по-твоему, можно заниматься в постели? – тут Соледад вспомнила странные подробности. – Ну, он еще мне массаж интересно делал…

– Эротический?

– В том-то и дело, что нет… Ничего страшного – я шаль накину, никто ничего не поймет.

– А что, черная шаль нас спасет! – обрадовалась Маша. – Ты еще перед концертом лимон съешь – и мировая скорбь на два отделения обеспечена!

Они снова стали подружками, впряженными в одну телегу, избегающими слов, способных вызвать разлад.

Но одна из них кое-что сегодня сказала, а другая услышала…

Н. переночевал на автовокзале.