Дженнифер Макмахон - Люди зимы

«Проходите. Думаю, в гостиной мы все поместимся. А ты, Сара, – обратился он ко мне, – принеси из кухни бренди и стаканы».

Когда я принесла бутылку, все уже сидели в гостиной на стульях, составленных полукругом напротив камина. Дедушка Бемис и Бен Диммок достали трубки и закурили. Никто из них не произнес ни слова.

«Спасибо, Сара, – поблагодарил меня отец. – А теперь позови Джейкоба и ступайте в хлев – покормите корову и лошадей. Когда закончите, сложите в поленницу дрова, которые я наколол».

«Хорошо, папа», – кивнула я.

Мы с Джейкобом действительно отправились в хлев, но нам было не до скотины. Брат, заламывая в отчаянии руки, расхаживал взад и вперед перед лошадиными стойлами, то и дело бросая беспокойные взгляды в направлении дома.

«Как ты думаешь, в чем дело?» – спросила я.

«В Тете, – ответил он. – Они хотят, чтобы папа ее прогнал».

«Они не могут!.. – воскликнула я. – Кто дал им такое право?!»

Джейкоб покачал головой.

«Папа зависит от людей из города. Они покупают наши овощи, молоко и яйца. Что мы будем делать, если они не станут у нас ничего покупать или менять продукты на сахар, муку и прочее? У них в руках сила».

Я не сдержалась и фыркнула.

«Тетя владеет куда большей силой!»

Больше мы не разговаривали.

Наконец мужчины вышли на крыльцо. Отец шел последним; он был бледен и выглядел как человек, переживший крушение всех надежд. Коротко попрощавшись с преподобным и другими мужчинами, он вернулся в дом. Войдя в гостиную следом за ним, я увидела, как он налил себе полный стакан бренди и залпом выпил. А потом еще один.

Вечером, когда Тетя вернулась из леса с парой кроликов для рагу, отец встретил ее во дворе. В дом они не входили и поначалу разговаривали совсем тихо. Нам с Джейкобом отец велел оставаться в гостиной, поэтому мы не слышали ни слова. Но постепенно они стали говорить громче.

«Да как ты смеешь!..» – воскликнула Тетя.

«Прости. Мне очень жаль», – ответил папа и, повернувшись к ней спиной, вошел в дом, закрыл за собой дверь и запер ее на засов. Еще некоторое время мы сидели в гостиной втроем и слушали, как Тетя кричит во дворе:

– Жаль? Тебе жаль ?! Открой дверь, трус, мы еще не договорили!

Я встала с дивана, чтобы отодвинуть засов, но отец поймал меня за руку и крепко прижал к себе. Джейкоб прикусил губу и смотрел в пол: казалось, он был готов заплакать.

«Как ты смеешь так поступать со мной?! – снова взвизгнула Тетя. Она перешла от двери к окну и смотрела на нас сквозь стекло. Лицо ее было некрасивым и злым – я еще никогда не видела Тетю в таком гневе. – Как ты смеешь прогонять меня, Джозеф Харрисон? Ну ничего, ты еще пожалеешь! Я уйду, но ты дорого за это заплатишь!»

Поздно вечером, когда отец уснул в гостиной рядом с пустой бутылкой из-под бренди, Джейкоб пробрался в мою комнату.

«Я хочу поговорить с Тетей, – шепнул он. – Я должен уговорить ее вернуться. Быть может, есть какой-то способ…» В глазах брата стояли слезы, и я вдруг поняла, как сильно он любит Тетю и как сильно нуждается в ней. Впрочем, Тетя была нужна не только ему, но и всем нам. Всей семье. Даже не знаю, как бы мы выжили, если бы не она.

Джейкоб тихонько спустился на первый этаж и вышел из дома. Я не спала до самого рассвета, дожидаясь его возвращения, но в конце концов мои веки отяжелели, и незаметно для себя я заснула.

Меня разбудил папа, который тряс меня за плечо. Комнату заливал солнечный свет, где-то весело перекликались птицы. От папы пахло перегаром, его щеки были мокрыми от слез.

– Джейкоб… – только и сказал он.

– Что случилось? – спросила я, выскакивая из постели и натягивая платье прямо на ночную рубашку.

Не отвечая, папа вышел из комнаты и стал спускаться вниз. Следом за ним я вышла из дома и босиком зашагала по прохладной, мокрой от росы траве к хлеву. Меня одолевали недобрые предчувствия, и я старалась держаться поближе к отцу.

С толстой потолочной балки свисало тело Джейкоба. Крепкая пеньковая веревка, захлестнутая вокруг шеи, глубоко врезалась в кожу.

Отец зарыдал.

Не переставая плакать, он разрезал веревку, снял тело Джейкоба и прижал к себе, баюкая его в объятиях. Он ничего не говорил, но я видела, каким глубоким было его горе.

Сказать, что я тоже была потрясена, значит ничего не сказать. Я была убита, раздавлена и ничего не соображала. Должно быть, именно поэтому я рассказала отцу все, что знала.

Я до сих пор не уверена, стоило ли мне так поступать или нет. Быть может, если бы я тогда промолчала, сейчас все было бы по-другому, но я не промолчала.

«Ночью Джейкоб ходил к Тете, – сказала я. – Он хотел с ней поговорить».

Глаза отца потемнели от гнева, а лоб пересекла глубокая складка.

Он бережно перенес тело Джейкоба в его постель, словно мой брат снова стал маленьким мальчиком, которого нужно уложить спать.

Потом отец взял ружье, жестяной анкерок с керосином и решительно зашагал через поле.

Я пошла за ним. Я еще не понимала, что он задумал, но когда папа приказал мне вернуться, я не послушалась – только немного отстала, чтобы он меня не видел.

Так мы вошли в лес и стали подниматься на холм. В саду висели на ветках неспелые яблоки и груши – мелкие, кривобокие, изуродованные паршой и изъеденные червями. Несмотря на середину лета, многие яблоки уже опали; они расстилались на земле коричневым ковром, и над ними вились осы, привлеченные кисло-сладким запахом гнили. Наверху, у самых Чертовых Пальцев, на нас напали мелкие мухи-жигалки. Они облачком вились над головой, то и дело опускаясь на лицо, на шею, на руки, и больно жалили, а земля была почти сплошь покрыта колониями темно-лиловых грибов-поганок.

Потом тропа пошла под гору, и я еще больше отстала от отца, боясь, что он меня прогонит, но папа словно вовсе забыл о моем существовании. Он шагал и шагал вперед, будто влекомый какой-то невидимой силой, и довольно быстро достиг небольшой поляны, где стояла тетина хижина – приземистый, покосившийся домик, который Тетя построила себе сама из грубо обтесанных бревен и древесной коры. Из жестяной трубы над крышей поднимался легкий дымок.

Ни стучать, ни окликать Тетю папа не стал. Он просто распахнул хлипкую зеленую дверь, шагнул внутрь и захлопнул ее за собой.

Приблизиться к хижине я не осмелилась. Присев за толстым древесным стволом, я ждала и молилась, чувствуя, что мое сердце готово выскочить из груди.

Из хижины раздались крики и треск, словно на пол швырнули что-то тяжелое. Со звоном разлетелось оконное стекло, а потом грянул одиночный выстрел.

Спустя какое-то время на пороге снова показался отец. Почему-то я сразу заметила, что у него в руках больше нет жестянки с керосином. Обернувшись, он чиркнул спичкой и бросил ее в дверной проем.