Дженнифер Макмахон - Люди зимы

И он наклонился, чтобы поцеловать жену в щеку. Ее щека показалась ему горячей, сухой и шершавой, как старая оберточная бумага, и Мартин снова подумал о том, что Сара с каждым днем становится все более далекой и чужой.

В последние три дня я была пленницей в собственном доме.

Скандал разразился, когда Мартин и Лусиус наконец приехали и застали меня стоящей над могилой Герти с лопатой в руках. Я замерзла, пальцы рук и ног успели онеметь, но лопату я держала крепко.

Выбравшись из щегольского докторского экипажа, Мартин и Лусиус приблизились ко мне и увидели, что я успела расчистить снег вокруг большого деревянного креста, на котором было вырезано имя Герти. Эта надпись дразнила меня, сводила с ума; мне очень хотелось вонзить лопату в комковатую землю и копать, копать, копать, и я сдерживалась из последних сил. В конце концов, я же обещала Мартину, что дождусь его возвращения, и мне хотелось сдержать слово. Хотя бы ради нашей прошлой любви.

«Что ты задумала, Сара?» – спросил Лусиус таким тоном, словно разговаривал с маленьким, капризным ребенком.

Стараясь говорить как можно спокойнее, я объяснила ему ситуацию – насколько я сама ее понимала. Я рассказала ему о записке и о Вещи, которая лежала в кармане платья моей дочери и могла стать ключом к истине.

Или уликой.

«Положи лопату и ступай в дом, – сказал Лусиус и приблизился ко мне еще на пару шагов. – Мне нужно серьезно с тобой поговорить».

«Но мы должны ее выкопать», – возразила я.

«Нет, никого мы выкапывать не будем». – Он снова шагнул вперед, и я поняла, что Лусиус намерен мне помешать. В отчаянии я сделала первое, что пришло мне в голову – замахнулась на него лопатой. В последний момент Лусиус сумел отскочить, и лопата лишь слегка чиркнула по его пальто.

В то же самое мгновение Мартин бросился на меня, сбил с ног и вырвал инструмент из рук.

В дом они меня буквально тащили.

«Я должна узнать, что у нее в кармане! – кричала я. – Или вам наплевать, что мою девочку убили?!»

В доме Лусиус разорвал простыню и привязал меня к кровати, как привязывают сумасшедших. И Мартин ему позволил это сделать. Больше того, он даже удерживал меня, пока его брат привязывал мои ноги и руки к кроватным спинкам.

Лусиус считает, что я страдаю от острой меланхолии. Как он объяснил, смерть Герти слишком сильно на меня подействовала, и в результате я утратила связь с реальностью, увлекшись собственными бредовыми фантазиями. В таком состоянии, добавил он, я могу представлять опасность и для себя самой, и для окружающих. Мне хотелось сказать, что это он потерял связь с реальностью, поскольку не желает замечать очевидного, но я промолчала, хотя для этого мне пришлось до крови прикусить себе язык. Если бы я стала спорить, Лусиус счел бы мои доводы еще одним признаком того, что от горя я окончательно свихнулась.

«А как быть с записками, которые оставляет нам Герти?» – спросил Мартин, беспокойно теребя лацканы куртки.

Поначалу я даже обрадовалась, что он сумел задать брату правильный вопрос, но у Лусиуса на все был готов ответ.

«Никакой Герти нет, – пояснил Лусиус. – Она сама их пишет, а потом находит. Для людей, страдающих расстройством психики, это достаточно типично: такие больные часто предпринимают разнообразные действия, с помощью которых они пытаются убедить себя в том, будто все, что они себе вообразили, происходит на самом деле. К счастью, подобные состояния чаще всего обратимы… – Он ненадолго замолчал, задумчиво теребя свои щегольские усики. – Саре необходим полный покой. Смена обстановки тоже пошла бы ей на пользу – в этом доме слишком многое напоминает ей о потере. В этом отношении наилучший вариант – психиатрическая клиника в Уотербери. Как только Сара перестанет на каждом шагу получать подтверждения того, что ее фантазии могут быть реальны, перевозбужденный мозг начнет успокаиваться. А как только наступит улучшение…»

Тут Мартин вывел брата в коридор.

«Пожалуйста… – услышала я его голос… – Пусть она еще немного побудет здесь. Я уверен, через ка-кое-то время ей станет лучше…»

В конце концов Лусиус согласился, но только при условии, что он сможет держать меня под более или менее регулярным наблюдением. Теперь он приезжает каждый день и делает мне какие-то уколы, от которых мне хочется спать, спать, спать… И я сплю, сплю целыми днями, а когда просыпаюсь, Мартин кормит меня с ложечки супом и яблочным пюре.

«Ты обязательно поправишься, вот увидишь… – твердит он как заклинание. – Ты должна поправиться. А теперь поешь и отдыхай».

Не спать очень трудно, но я стараюсь изо всех сил. Я знаю, что не должна спать. Иначе я могу не увидеть мою Герти, когда она вернется.

Сегодня – седьмой день с тех пор, как я ее «разбудила». У меня осталось всего несколько часов, потом Герти исчезнет навсегда. Пожалуйста, беззвучно молю я неизвестно кого, позволь ей вернуться ко мне!

«Как ты себя чувствуешь?» – спрашивает Лусиус каждый раз, когда приезжает делать свои уколы.

«Лучше. Намного лучше», – отвечаю я и снова засыпаю.

Сегодня утром меня наконец отвязали от кровати.

«Ну вот, – сказал Лусиус. – Будешь хорошо себя вести, и такие меры больше не понадобятся».

Тем не менее я должна оставаться в комнате. Мне нельзя выходить во двор, нельзя принимать гостей. Даже Амелии, которая приезжала меня навестить, Мартин не позволил подняться наверх. Лусиус сказал, что это может меня слишком взволновать, и тогда все начнется сначала, а Мартин очень этого боится – боится, что если я не пойду на поправку, ему придется отправить меня в психиатрическую лечебницу, из которой я могу уже никогда не выйти.

«Запомни, больше никаких записок от мертвых, никаких разговоров о том, что Герти убили!» – предупреждает он меня, и я киваю, как марионетка, изображая послушную жену.

«И перестань вести этот свой дневник! – заявил мне Мартин сегодня. – А лучше – дай его сюда, я его сожгу!» К счастью, я предвидела, что такое может произойти, и протянула ему свой старый дневник, который я вела когда-то много лет назад и в который записывала разные пустяки – как я научилась печь бисквитный торт, как ходила на торжественный ужин в городскую церковь и так далее. Трюк сработал: даже не заглянув в тетрадь, Мартин на моих глазах швырнул его в огонь. Я, конечно, притворилась, будто ужасно расстроилась, зато Мартин был до крайности доволен своим героическим поступком: как же, ведь он проявил твердость и спас свою несчастную сумасшедшую жену от еще большего безумия!

Тем не менее в его движениях мне почудилась и какая-то лихорадочная торопливость. В последние дни в Мартине стало проявляться нечто такое, чего я никогда прежде за ним не замечала. Обреченность, отчаяние, неубывающие тревога и страх. Самый настоящий страх. Можно подумать, будто все свои «решительные» действия он совершает вовсе не для того, чтобы спасти меня от безумия, а для того, чтобы помешать мне узнать правду.