Луиза Морган - Ведьмы. Запретная магия [litres]

– Почему?

Нанетт пожала плечами:

– Людям всякое приходит в голову.

– Это не ответ!

– Не на все вопросы есть ответы, милая, – уже спокойнее сказала Нанетт.

Она передвинулась на одну грядку вниз и продолжила вскапывать почву. Урсула следовала за ней, то и дело наклоняясь, чтобы вырвать сорняк из разрыхленной земли. Время от времени она задавала какой-то вопрос, но мама не отвечала.

Достигнув конца длинного ряда, Нанетт выпрямилась, потирая спину.

– Ну, хоть здесь закончили. Я так устала, а нужно еще доить коз.

– Нет-нет, маман! Козочки мои. Я подою их.

Нанетт прикрыла губы рукой, чтобы скрыть улыбку. Урсула знала, что попалась на хитрую уловку, но ей было все равно. К десяти годам она уже заботилась о стаде коз, доила их, пасла, следила за запасами сена и кормовой смеси в период зимних месяцев. Не единожды она проводила ночь в хлеву, принимая роды у одной из коз.

В отличие от тетей и дядей, себя Урсула считала корнуоллкой. Она любила старый фермерский домик с длинной, низкой линией крыши и своей тесной спаленкой под свесом карниза. Часами она бродила по пастбищам, пытаясь уговорить диких пони приблизиться. Она собирала моллюсков на каменистом пляже под утесом и поднимала их в ведре по крутому подъему, чтобы тети сварили обед. Она сидела в повозке, когда Нанетт отвозила сыр, мыло и овощи на рынок в Марасионе, и там болтала с домохозяйками и фермерами на английском или корнуэльском – в зависимости от того, какой язык они предпочитали. Она играла с другими детьми, которые туда приходили, особенно с детьми Миган, и иногда ходила на обедню с Миган и ее семьей.

Все это радовало Нанетт, пока она не заметила, как священник церкви Святого Илария положил руку Урсуле на плечо и о чем-то говорил с ней, грозя пальцем. Тогда она окриком позвала дочь обратно.

– Почему ты это сделала? – возмущалась Урсула, когда они снова оказались в повозке. – Это же просто отец Мэддок из церкви.

– Держись от него подальше, – велела Нанетт.

– Но мне нравится ходить в церковь с Миган. После службы там раздают конфеты.

– Я ничего не имею против, Миган присматривает за тобой. Но не оставайся наедине с ним.

– Почему?

– Ему наплевать на таких, как мы.

– Каких «таких»? Ты имеешь в виду – цыган?

– Хотя бы раз в жизни просто сделай так, как тебе говорят, – произнесла Нанетт таким сдавленным голосом, что Урсула едва узнала его. – Отец Мэддок опасен для нас, поверь.

Больше она не сказала ни слова, и со временем дочь сдалась.

Урсуле удавалось обмениваться и торговать лучше, чем матери. Каждый раз по возвращении домой с рынка она высыпала заработанное на кухонный стол и стояла подбоченясь, ожидая одобрения клана. Она знала, хотя была совсем юной, что однажды сделает Орчард-фарм самой процветающей фермой в стране.

Тети и дяди были старшими сестрами Нанетт и их мужьями, но Урсуле они казались такими древними, что она считала их тетями и дядями Нанетт.

Женщины были высокими и худощавыми, особенно старшие. У тети Луизетт постоянно был угрюмый вид, в чем Анн-Мари, следующая за ней по возрасту, упрекала ее. Изабель была ниже ростом своих сестер и имела более мягкий характер. Флоранс была дотошной, чопорной и часто говорила за Флеретт, свою сестру-близнеца, которая могла молчать днями. Дяди, высокие и угловатые, как их жены, говорили односложно. Урсуле все трое мужчин казались взаимозаменяемыми, хотя, когда Клод, муж Луизетт, говорил, что делать или чего делать не стоит, все слушались.

Один из дядей сильно напугал Урсулу. Однажды вечером после ужина он отложил трубку и вперил в нее свой мутный взгляд.

– Сколько тебе лет, девочка?

– Двенадцать, дядя Жан.

– Хех, двенадцать… Да ты уже настоящий фермер. – Он снова зажал трубку между зубов и пожевал ее. – Все мы скитальцы. Мы не выбирали жить здесь. Но ты… Ты дома.

Урсуле было тринадцать, когда ее тело начало меняться. Она чувствовала, что теряет детскую наивность, как садовая змея освобождается от старой кожи. Ей было интересно, ощущает ли теперь змея мир иначе, кажется ли ей новая кожа более чувствительной, земля тверже, а солнце ярче.

Потому что именно так она себя и ощущала, особенно после начала менструаций. Вкус пищи приобрел больше оттенков. Запах коз казался сладким и тонким, а вонь почвы в хлеву вызывала отвращение. Одежда из грубой материи, которую она носила с детства, теперь натирала тело, вызывала зуд и жар. Она была несдержанной со всеми, даже с матерью. Урсула смотрела на нее строже и с огорчением и некоторым удивлением замечала, что ее клан старел.

Ее дяди становились похожими на других стариков с опухшими суставами, понуро опущенными плечами и седеющими волосами. С каждым годом они как будто изнашивались: казалось, бесконечная работа на ферме истощала их, как ветер и дождь точат гранитные валуны на вершинах каменистых гор. Тети казались более выносливыми, их руки не были настолько сучковатыми, а кожа обветренной. Их волосы были седыми – даже черные кудри Нанетт тронула седина, – но карие глаза блестели, как и раньше.

Тем не менее они вели себя странно. Урсула не могла понять, почему раньше не замечала этого. Тети перешептывались, когда дядей не было в доме. Они передавали друг другу мелкие предметы, когда дяди не смотрели, и прятали их в карманы передников или в рукавах. Порой Урсуле удавалось мельком увидеть эти вещи. Они казались ничем не примечательными: свеча, веточка чабреца или розмарина, завернутая в бумагу соль – ничего такого, что стоило бы держать в тайне. Эти моменты скрытности раздражали Урсулу, и она начинала без надобности громко топать каждый раз, когда замечала подобное.

В ее комнате на чердаке было маленькое окно под покатым потолком, которое смотрело на север на поднимающийся склон горы и меняющиеся цвета болота внизу. У нее была привычка становиться на колени перед подоконником, чтобы взглянуть на звезды перед тем, как лечь в постель, или насладиться серебристым отблеском лунного света на холме.

Одной весенней ночью, когда только начал зеленеть вереск, Урсула устроилась в ночной рубашке напротив окна. Она хотела всего лишь взглянуть на свет молодой луны, как вдруг заметила шестерых сестер Оршьер, крадущихся по темному саду к прачечной.

Урсула заинтригованно следила за ними. В доме не слышалось ни единого звука, кроме отдаленных раскатов храпа одного из дядей. Фигуры теток и матери меркли в темноте, словно их тени сливались с окружающими тенями и исчезали. Урсула завернулась в одеяло и застыла на месте, ожидая их возвращения.

Спустя час звезды на небе поменяли свое расположение, показалась молодая луна, а женщин все не было. Колени болели от холодного пола, ресницы тяжелели, и Урсула, полусонная, уперлась подбородком в кулаки, чтобы не упасть.