Дмитрий Тихонов - Чертовы пальцы (сборник)

Но Хармса уже мало волновало состояние друга. Друга ли? Откуда друзья у того, чья кожа испускает бледное, прозрачное сияние? Откуда они у того, чьи глаза дымятся от ярости, чье дыхание пахнет серой и копотью? Откуда они у того, у кого вместо внутренних органов гудят под ребрами осиные гнезда убийственных стихов, а вместо души – колодец, не отвечающий на брошенный камень ни всхлипом, ни всплеском?

Хармс схватил за грудки еще одного незваного гостя, поднял его к потолку, тряхнул так, что газетная голова едва удержалась на плечах, ударил об стену. Что-то выпало из-за пазухи у сразу обмякшего убийцы, скользнуло на пол ярким красным пятном. Но Хармс не обратил внимания, он крушил врагов и наслаждался разрушением, а серые даже не пытались сопротивляться. Он ломал их как картонные куклы, раздирал на части, наполняя воздух клочками газетной бумаги. Вот двое последних бросились к шкафу, но ускользнуть удалось лишь одному, второго Хармс успел зацепить за полу шинели, подтянул к себе, раздавил грудную клетку, оторвал набитые ватой конечности, смял в ладонях хрупкую голову из папье-маше.

В шкафу никого не оказалось. Пиджак, ботинки, сорочка. Задняя стенка была столь же непоколебима, как и прежде. В ярости Хармс взревел и проломил ее ударом кулака, оставив на штукатурке внушительных размеров вмятину. Враг ушел! Враг сбежал!

В коридоре раздался чей-то встревоженный голос. Хармс больше не понимал слов. Они растеряли значения, рассыпались на слоги. Слова отвлекали от сути. Ответ прятался где-то здесь, рядом, прямо под носом. Даниил Иванович Смерть Даниил Иванович Дурак Даниил Иванович Дьявол принялся осматривать комнату, рыча и роняя пену из оскаленного рта. В дверь постучали – тяжелый, требовательный стук, – и в этот самый момент он заметил багровый прямоугольник на полу.

Это было удостоверение личности в корочках цвета крови. Может, просто в кровавой корке – она крошилась и рассыпалась в руках. Снаружи тиснение, три черных креста. И герб – то ли скорчившийся эмбрион, то ли карта неведомого континента. Внутри вместо фотографии серое размытое пятно, будто высохшая капля грязи, ряды аккуратных черных крестов вместо надписей, печать с тем же гербом, еще хуже различимым, а потому похожим на голову крысы.

С удостоверением в руках Хармс вернулся к шкафу, открыл его и увидел короткий темный коридор, упирающийся в раздвижную решетчатую перегородку. Тусклые лампы под потолком. Он бросился внутрь в тот самый момент, когда дверь в комнату Введенского начала трещать под ударами взбешенных соседей.

По ту сторону пахло мокрой пылью и было холодно. Не озираясь по сторонам, Хармс быстро добрался до перегородки, отодвинул ее и увидел кабину лифта, обшитую деревянными панелями с зеркалом в полный рост на одной из стен. Ни кнопок, ни рычагов, ни звонка. Он вошел внутрь, закрыл за собой перегородку, и лифт тотчас поехал вниз, осветившись приятным бледным светом.

Хармс с удовольствием разглядывал себя в зеркале, корчил рожи, смеялся. Потом заметил под пиджаком – он снова был в пиджаке – рукоять торчащего из-за пояса пистолета и задумался. Пистолет что-то значил. Не просто жажду победы. Не просто хаос, несущийся сквозь вселенную. Пистолет означал цель. Пришлось зажмуриться, зажать ладонями уши и отвернуться от собственного отражения, чтобы вспомнить. Введенский. Он здесь, чтобы спасти Введенского. Там, на диване, его поджидала искусно изготовленная кукла, такой же газетоголовый, только тщательно раскрашенный и одетый. Однажды он уже купился на этот трюк. Это было? Или не было? Прошлое, которое ты отменил с помощью связей в Отделе Неумолимого Времени, – оно считается прошлым или становится чем-то другим?

От мыслей делалось неуютно, словно он пытался проглотить камень. Без колец, сдерживающих его суть, Даниил Иванович Хармс не мог размышлять дольше двух-трех минут – тело стремилось к действию, к движению, к свершению или разрушению. Он заскрипел зубами, выпрямился, поднял веки. Отражение смотрело пристально, не мигая. Широко распахнутые глаза лихорадочно блестели, нижнюю часть лица покрывала свежая, блестящая кровь, в которой сверкали серебряными коронками стиснутые зубы.

Это не его отражение, понял Хармс и разбил зеркало ударом кулака. Трещина распорола отражение пополам, мелкие кусочки стекла впились в кожу между костяшками пальцев. Боли не было. Крови тоже. Ему вдруг стало страшно: а что если все наоборот, что если крови нет, потому что зеркало разбилось, и ей не в чем отражаться? Что если это он сейчас рассыпается сотней осколков? Захотелось взреветь и вырваться наружу черным вихрем, полным ворон, предрекающих конец света.

Надеть кольца. Нужно надеть кольца, пока не поздно, пока вдохновение не унесло рассудок слишком далеко от берега. Что бы там ни советовал Самуил Яковлевич.

Задача не из простых. Все его существо сопротивлялось самой идее ограничений. Он мог быть временем, богом и смертью, над загадками которых бился один знакомый писатель – но разве человек не должен в первую очередь быть человеком и только потом уже – богом? Он мог быть непобедим, неустрашим и непогрешим, но разве непогрешимый станет спасать друга, чье имя раз за разом выскальзывает из памяти? Разве неустрашимый станет заботится о ближних своих и действовать так, чтобы не причинить им вреда? Разве непобедимый остановится, сокрушив врага? Отделов столько, что хватит на целый век непрерывной войны…

Хармс застонал, ударился головой о стену и, вынув из кармана три кольца, принялся надевать первое. Медленно, мучительно. Это было как отказаться от поэзии. Второе далось легче. Как отказаться от еды. Третье не доставило почти никаких проблем. Как прыгнуть с моста с камнем на шее.

Он снова стал человеком. Испуганным, слабым, с истекающей кровью рукой, каждое движение которой причиняло почти невыносимую боль. Но теперь он помнил, зачем пришел сюда, и надеялся на счастливый исход. Лифт остановился.

Перегородка отъехала в сторону, открывая вид на обширное, плохо освещенное помещение, заполненное полчищами типографских механизмов. Здесь в тенях стрекотали линотипы, у которых, согнувшись, застыли безликие фигуры в рабочих робах цвета старой брусчатки, и шумели тигельные печатные машины, выдавая лист за листом газетные развороты, полные статей об успехах и достижениях, об устремлениях и обязательствах. Здесь Отдел Безвременных Смертей печатал своих сотрудников. Наблюдая за процессом, во всю стену чернел огромный непроглядный квадрат.

Хармс осторожно шел по узкому проходу между громоздких конструкций, держа пистолет в здоровой руке. Никто не обращал на него внимания. Как и наверху, слепых убийц не волновал смертный, еще не внесенный в их списки.