Ричард Матесон - Нажмите кнопку [сборник, litres]

Музыка забилась в припадке грохота и лязга, руки и ноги женщины продолжали судорожно дергаться, мотая ее по сцене, как тряпичную куклу, вдруг обретшую спазматическую жизнь.

Кошмарный сон длился бесконечно. Пэгги беспомощно дрожала, в ужасе наблюдая изломанный конвульсивный танец. Ее кровь заледенела, внутри не осталось ничего живого, кроме неустойчиво бьющегося сердца. Застывшие глаза смотрели туда, где под облегающим шелком дергалось увядшее женское тело.

И вдруг что-то пошло не так.

До сих пор мускульные спазмы удерживали чумовую на площадке в несколько квадратных ярдов, перед янтарно-желтой стеной, служившей фоном для судорожного танца. Теперь же беспорядочные рывки отбросили ее на край сцены.

Бедро столкнулось с ограждением, и деревянные перила затрещали. Пэгги съежилась в дрожащий от ужаса комок, но ее глаза неотрывно смотрели на озаряемое фиолетовыми вспышками, искажаемое мучительными конвульсиями лицо.

Чумовая отшатнулась и в такт музыке захлопала чешуйчатыми белыми руками по обтянутым шелком бедрам.

Вдруг она снова рванулась вперед, как обезумевшая марионетка, и ударилась животом о перила. Темный рот приоткрылся и захлопнулся, а затем чумовая резко развернулась и опять обрушилась на ограждение, прямо над столиком, где сидела Пэгги.

У Пэгги перехватило дыхание. Она словно приросла к стулу, открыв рот от ужаса, и только кровь стучала в ее висках, когда чумовая повернулась еще раз и руки женщины стали синими в мерцающем белом свете.

Чумовая перегнулась через перила, и жуткое бледное лицо приблизилось к Пэгги. Белая с лиловыми крапинками маска нависла над ней, темные глаза открылись и уставились прямо на нее. Звуки затихли, а потом снова ворвались в ее мозг расплывчатым диссонансом.

Чумовая продолжала метаться, раз за разом ударяясь о перила, словно хотела перебраться через них. При каждом судорожном метании шелк хлестал по ее телу, при каждом жестоком ударе прозрачная материя натягивалась на вздувшейся плоти. Пэгги оцепенело смотрела на эти отчаянные атаки, не в силах отвести взгляд от искаженного лица женщины, обрамленного спутанными развевающимися волосами.

Все, что случилось дальше, заняло считаные секунды.

Мрачного вида мужчина выскочил на освещенную фиолетовыми огнями сцену. Существо, когда-то бывшее женщиной, все так же билось о перила, сгибаясь после каждого судорожного толчка пополам и задирая узловато-мускулистые ноги.

И тут ограда не выдержала.

Пэгги наклонилась вбок, крик застрял у нее в горле, а чумовая рухнула на стол, ударившись об него голыми белыми ногами.

Барбара завизжала, все раскрыли рты, и Пэгги краем глаза заметила, как Бад вскочил с перекошенным лицом.

Чумовая билась и извивалась на столе, как выхваченная из воды рыба. Музыка, в последний раз проскрежетав, оборвалась. Зал наполнился оживленным гулом. Разум Пэгги накрыла черная волна беспамятства.

Затем чья-то холодная бледная рука коснулась ее губ, темные глаза посмотрели на нее из фиолетового сияния, и Пэгги поняла, что темнота отступила.

Ужасно задымленный зал вернулся на свое место.

Сознание. Оно трепетало, словно пламя свечи за марлевой занавеской. Неразборчивые звуки, темное пятно перед глазами.

Воздух вытекал из ее рта густым сиропом.

– Эй, Пэг! – послышался голос Бада, и холодное горлышко металлической фляги коснулось губ.

Она глотнула и поморщилась; струйка огня проникла в горло. Пэгги закашлялась и отодвинула флягу омертвелыми пальцами.

Позади зашуршало.

– Старушка Олив Ойл очнулась, – сказал Лен.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросила Барбара.

Пэгги чувствовала себя хорошо. Сердце билось медленно и спокойно; оно висело в груди, точно барабан на рояльной струне. Ноги и руки онемели, но не окоченели от холода, а просто были вялыми. С сонной умиротворенностью в голове шевелились мысли, мозг пробуксовывал, как неповоротливая машина, увязшая в груде тюков шерсти.

Да, Пэгги чувствовала себя хорошо.

Она сонно смотрела в темноту. Кабриолет затормозил на вершине холма, у самого обрыва. Далеко внизу спала деревня: мозаика огней и теней под белой как мел луной.

Рука Бада змеей обвилась вокруг девичьей талии.

– Где это мы? – спросила Пэгги.

– В двух-трех милях от колледжа, – ответил Бад. – Как ты, детка?

Она потянулась, наслаждаясь упругостью мышц, а потом откинулась назад и повисла на его руке.

– Замечательно.

Пэгги рассеянно улыбнулась и потрогала синяк на левом плече. По телу разливалось тепло, ночь была опьяняюще темной. Где-то вдалеке шевельнулись воспоминания, но тотчас спрятались в густых складках настоящего.

– Подружка, ты совсем отключилась, – рассмеялся Бад.

Барбара и Лен подхватили:

– Отключилась! Олив Ойл оказалась пьянчужкой!

– Я отключилась?

Ее неуверенный шепот никто не расслышал.

Фляжка вернулась к ней, она глотнула снова и еще больше расслабилась, когда огненная жидкость растеклась по венам.

– Черт возьми, таких чумовых танцев я еще не видел! – признался Лен.

Мгновенный холодок пробежал по ее спине, но тепло тут же вернулось.

– Ах да, – сказала Пэгги. – Все правильно. Я просто забыла.

Она улыбнулась.

– Вот это я и называю торжественным финалом! – заявил Лен и притянул к себе податливую подружку, промурлыкавшую:

– Ленни, мой мальчик.

– ЧУМ [10] ЧУМ (частично управляемый мертвец) – физиологическая аномалия, возникшая в ходе Третьей мировой войны. Тогда после распыления определенного вида бактериологического оружия многие инфицированные солдаты пребывали в вертикальном положении и совершали судорожные вращательные движения, позже получившие название «чумовой танец». Впоследствии из штамма, вызвавшего этот эффект, был выделен экстракт, который применяют в научных экспериментах, проводимых по официальной лицензии и под строгим контролем. (Примеч. авт.) , – пробормотал Бад, погладив Пэгги по волосам. – Чертовы сволочи!

Он лениво потянулся к ручке радиоприемника.

Их окружила музыка, пальцы светлой грусти коснулись сердец. Пэгги, прижимаясь к своему ухажеру, уже не испытывала желания оттолкнуть его нетерпеливые руки. В глубине ее разнежившегося рассудка кто-то еще пытался сбежать. Он отчаянно бился, точно мотылек, что угодил в застывающий воск, но лишь терял последние силы, а кокон все твердел.

Четыре голоса тихо напевали в ночи:

Четыре молодых голоса, шепот посреди бесконечности. Четыре тела, две пары, размякшие и опьяненные. Пение, объятия… и безмолвное согласие.