Марьяна Романова - Остров Смертушкин

В институте восстановиться не удалось. Зато Лариса познала блаженство сверкающей сладкой жизни, которую могли подарить ей мужчины. Много их было – кто-то относился к ней как к красивой игрушке, кто-то искренне полюбил, но с каждого Лариса снимала сливки, тут же отворачиваясь, когда серость будней вступала в свои права.

Она не проработала ни одного дня в своей жизни. Но и «разбитое корыто», которое предрекала пессимистичная мать, ей не грозило. Куртизанка – это тоже профессия. У Ларисы были две квартиры, подаренные поклонниками. В той, что поменьше, она жила сама. Ту, что побольше, сдавала.

Пусть ей не удалось взобраться на Олимп (да если она об этом и мечтала, то разве что в наивной юности), зато познала блаженство надежной сытости. Это дорогого стоит. В ее поле зрения были женщины, которые всегда играли только ва-банк. Сегодня они дремали на пледе из соболиных шкурок, завтракали белужьей икрой и отдавали половину зарплаты среднестатистического москвича за то, чтобы манерный стилист припудрил их рассеянные лица. А завтра по дешевке сдавали в ломбард бриллианты, а приятельницам врали, что на весь сезон отбывают на экзотические острова.

– Об этом не должны узнать туристы. Это не должно попасть в прессу, – мрачно сообщил мужчина в полицейской форме двум своим помощникам.

Все трое сидели на корточках вокруг еще не остывшего тела, выброшенного волной на песок. Чужой. Белая кожа, к которой еще не успел прилипнуть загар. Махровые водоросли запутались в светлых волосах. Дорогие полосатые плавки, татуировка – скорпион на правом плече.

– Четвертый случай за год, – мрачно заметил полицейский. – Один и тот же почерк. У всех вырваны глаза, все погибли в океане.

– В прошлом году семь смертей, – подхватил один из помощников. – И мы до сих пор не знаем, кто это делает и зачем.

– Это человек, – покачал головой полицейский. – Это дело рук человека.

– Моя мать говорит, в море есть такие твари… – немного посомневавшись и отведя взгляд от пустых глазниц мертвеца, тихо сказал второй помощник. – Она сама не видела, но люди болтают. Будто бы у них глаза человечьи, восемь щупалец и шип на лбу. И передвигаются они быстро, как яхта, и держат сильно, и целятся метко. И всегда попадают своим шипом точно в глаз. И если уж попались они на твоем пути, не спастись никак.

– Но они ведь как-то спаслись, – усмехнулся полицейский.

– Кто?

– Те, кто об этом рассказал… В любом случае, вы должны молчать об этом. Мы все должны об этом молчать.

Потемневшая от крови огромная корзина, сплетенная из пальмовых листьев, была наполнена парным мясом. Сочные большие куски – внизу, ошметки и конечности – сверху. Из корзины свисала смуглая отрубленная кисть с земляной пылью под отросшими, неровно обгрызенными ногтями, на безымянном пальце тускло поблескивало золотое обручальное кольцо.

Нагнувшись над корзиной, Тау сняла колечко, повертела его перед глазами, зачем-то понюхала и раздраженно швырнула через плечо. Она родилась здесь, на острове, ей был неведом ни зов золота, ни страсть к искусственному приукрашиванию. Красота – это свет, который струится из глаз так ярко, что обжигает тех, кто слишком близко подошел. Красота – это горячая пульсация тела, которое живет в таком единении с лесом, будто было когда-то им и рождено, да так навеки и осталось соединенным с ним невидимой пуповиной. Красота – это оседающая на коже серая соль и маслянистая сладость запутавшихся в волосах магнолий. А бесполезные куски металла, которыми так любили украшать себя появлявшиеся на острове чужаки, – всего лишь раздражающая обуза, от которой стоит как можно быстрее избавиться.

От корзины шел возбуждающий пряный мясной дух, который Тау с наслаждением вдыхала, раздувая ноздри. Этот запах пробуждал в теле древние забытые вибрации, заставлял спину нервно выгибаться, как будто позвоночник вдруг превратился в расправляющего кольца сильного змея. Ей с детства нравился и запах свежей крови, и разлитое в горячем воздухе предвкушение праздника, которому он предшествовал. Сегодня – субботняя ночь. Будет праздник, будут костры, вулкан пробудится, в огромных чугунных котлах сварят густое травянистое зелье, единственный глоток которого открывает двери в иные, незримые миры. До самого рассвета все жители деревни не покинут пляж, они будут одновременно и вместе, и каждый наедине с собою, они станут свидетелями танца богов и рождения чуда. Кто-то будет танцевать под слышимую ему одному музыку, кто-то отстукивать дробный ритм на огромном, обтянутом человеческой кожей бубне, кто-то – кататься по земле, до крови царапая кожу кусочками почерневшей лавы.

Тау родилась на острове девятнадцать лет назад и не знала иной реальности, кроме его черных пляжей, дремлющих вулканов и зеленых буйных лесов. Она любила свой дом и, если бы потребовалось, была готова умереть за эту землю.

Их было всего четверо – тех, кто родился на острове и остался в живых. Остальные относились к ним с особой почтительной нежностью.

Отца Тау никогда не видела, а мать не уважала, хотя и продолжала делить с ней одну хижину. Тау знала, что мать давно мечтает покинуть остров и вернуться к прежней жизни. Мать пыталась рассказывать ей о прошлом. На острове такие разговоры были запрещены, но, будучи ребенком, Тау этого не осознавала. «Это только наш секрет, твой и мой», – шептала мама. А потом начинала рассказывать про города, похожие на человеческие муравейники, про то, как упоительно в первые теплые весенние дни отправиться на бульвар в соседнем квартале, сесть за один из выставленных на скудное солнышко столиков и потягивать холодное белое вино, рассматривая прохожих. Про то, как особенно бежит в городе время – тут, на острове, его как будто совсем не чувствуешь, а там оно ужом выскальзывает из рук, брезгливо отворачивает от тебя тающее лицо, и из-за его вечной нехватки оно воспринимается как драгоценность. Это может показаться диким – скучать по нехватке чего-либо, но если задуматься, то понимаешь – только конечность действия или бытия дает ощущение полноты. И такой упоительно прекрасной, такой полнокровной и мимолетной кажется жизнь в том городе, который мать Тау уже начала забывать. Она рассказывала о диковинных запахах – теплых истертых камнях мостовой, мускусном парфюме встречной красавицы, сливочном горячем аромате шоколада из приоткрытого окна кофейни, ментоловом дыме сигарет. И о странных встречах – в городе люди существуют словно один сложносочиненный организм, огромная молекула, и каждый твой день соткан из случайных столкновений. Ты можешь годами не замечать давнего знакомого, а потом случайно приметить его, немного постаревшего, за столиком кафе, подойти и начать разговор так, словно вы только вчера расстались.