Фрэнсис Хардинг - Песня кукушки

— Просто… бродила, — услышала она свое бормотание.

— Пен была с тобой? Ты знаешь, куда она пошла?

Не-Трисс отрицательно покачала головой в ответ на оба вопроса, и снова повисла пауза.

— Трисс, ты что-то скрываешь от меня. — Голос отца звучал ровно, но в нем слышалась боль. — Взгляни на меня.

Но она не могла. Не могла позволить ему увидеть, что ее щеки затягивает паутина. Она прижала подбородок как можно ближе к груди, упрямо закрывая лицо волосами. Слезы в горле были на вкус как кислая вишня. Пальцы до боли вцепились в край стола.

— Разве я бывал груб с тобой? Разве я чудовище? — спросил отец, и от удивления Не-Трисс чуть было не посмотрела на него.

Она покачала головой. «Нет, чудовище — это я».

— Разве я когда-нибудь давал тебе повод солгать мне или что-то скрывать от меня?

Не-Трисс снова покачала головой.

— В таком случае ты не думаешь, что я заслуживаю ответа? — Он долго ждал, зная, что рано или поздно его Трисс поднимет глаза. Не дождавшись, приступил к еде.

При мысли о том, что она причинила боль отцу, Не-Трисс хотелось плакать. Но в ее мыслях бушевал ураган, и она боялась, что изо рта вырвется нечеловеческий звук, если она попытается заговорить. Она отвернулась в сторону утереть слезы, чтобы отец не видел ее лицо, и в этот момент заметила Пен в окне. Младшая сестра колотила в стекло. Ее фигура снова превратилась в светящееся серебро, и удары кулаков не производили ни единого звука. За ее спиной находилась дверь гаража, на которой проступили мерцающие слова.

«БУМ».

«БУМ. БУМ. БУМ».

«ПОЧЕМУ МНЕ НЕ ОТКРЫВАЮТ?»

Это зрелище произвело такое же разрушительное действие в мыслях Не-Трисс, как удар лопаты по мозаике. Первым ощущением были неверие и ужас. О чем только Пен думает! Зачем пытается привлечь к себе внимание, когда она так выглядит! Даже Пен с ее талантом лицемерия не сможет правдоподобно объяснить свое превращение. Потом Не-Трисс обратила внимание, что одежда Пен промокла, волосы в беспорядке и на лице написаны крайняя усталость и отчаяние. И медленно на нее снизошло осознание. Должно быть, Пен провела на улице несколько часов под дождем. Что, если мать заперла черный выход на ключ после возвращения Не-Трисс, так что Пен пришлось стучать в парадную дверь и быть готовой держать ответ за свои действия? Если да, кто знает, как долго Пен тщетно бьется в двери и окна, испуская только серебряные слова, повисающие в воздухе?

С дрожью вины Не-Трисс заметила три параллельные царапины на левой щеке Пен.

«ПОЧЕМУ МЕНЯ НИКТО НЕ СЛЫШИТ?»

«МНЕ ВСЕ РАВНО, Я ХОЧУ ДОМОЙ».

«Я ЗАМЕРЗЛА».

«Ей девять лет». Не-Трисс чуть не забыла этот факт, постоянно воспринимая Пен как угрозу. «Не имеет значения, насколько она умна, она маленькая девочка, и сейчас ей холодно, страшно и она хочет к маме». Невольно Не-Трисс посмотрела Пен прямо в глаза и сразу же пожалела об этом. Лицо младшей сестры исказилось в гримасе разочарования, ненависти и отчаяния. Пен не могла почувствовать ледяное напряжение, повисшее за столом. Она видела только чудовище-узурпатора, сидящее в ее доме с ее отцом, поедающее ее ужин и наслаждающееся светом, любовью и теплом, тогда как сама Пен оказалась на холоде.

Не-Трисс парализовали нерешительность и вина. Она почувствовала приступ жалости к маленькой промокшей фигурке на улице, но что она может сделать? Указать отцу на Пен, и что в результате? Он потребует объяснений, и если Пен дошла до грани отчаяния, она может сломаться и все рассказать. Чем это поможет Пен или ей самой?

Надеясь, что отец за ней не наблюдает, Не-Трисс рискнула едва заметно отрицательно качнуть головой — вдруг Пен прочтет ее мысли? Но не было ни единого признака, что Пен уловила ее сигнал.

— Я могу идти? — импульсивно спросила Не-Трисс, не в состоянии больше выносить это напряжение.

Единственным ответом был скрежет вилки по фарфору. Слова, произнесенные Не-Трисс, едва походили на объяснение, которого ждал отец. Его молчание растеклось холодным серым морем разочарования и заморозило ее до костей. Наконец он коротко кивнул, и она выбежала из-за стола. Оказавшись вне поля зрения отца, Не-Трисс проскользнула в вестибюль, отперла входную дверь и вышла под дождь.

— Пен! — закричала она настолько громко, насколько осмеливалась. — Сюда! Я открыла парадную дверь!

Ответа не было, и через несколько минут она нырнула обратно в дом, оставив дверь приоткрытой, чтобы это было заметно снаружи. Когда она была на середине вестибюля, мимо нее со стороны двери пронеслась маленькая серебряная тень, наткнулась на нее и чуть не сбила с ног. Со сморщенным от расстройства лицом Пен взлетела вверх по лестнице, но ее движения не производили ни звука. Плавающие за ней слова были слабым заменителем ее ярости.

ТОП

ТОП

ТОП

ТОП

ТОП

А потом, через несколько секунд после того, как она исчезла из вида:

ХЛОП.

Едва Трисс восстановила равновесие, как в вестибюле появился отец. Его встретили застывшая Не-Трисс и маленькие грязные следы, ведущие мимо нее вверх по лестнице.

— Пен вернулась, — сказала Не-Трисс, подозревая, что говорит очевидное.

— Вижу. — Отец испустил длинный вздох. — По крайней мере, одним беспокойством меньше.

Он прошел мимо нее, чтобы закрыть входную дверь, и Не-Трисс поспешно отступила наверх, не желая дать ему возможность поинтересоваться, что она делает внизу, или заметить капли дождя в ее волосах. Вернувшись в свою комнату, она протерла волосы одеялом и тут услышала слабый стук в парадную дверь, а потом хлопок, когда ее открыли и снова закрыли. Приглушенное бормотание переместилось из вестибюля в гостиную, и после того, как дверь захлопнули, звуки стали едва слышными. Один голос принадлежал отцу, другой — какому-то мужчине, и она не могла избавиться от мысли, что где-то его уже слышала. Полчаса спустя парадная дверь снова открылась, и вскоре к разговору добавился голос матери.

Не-Трисс долго лежала на полу спальни, прислушиваясь к шуму голосов, возвышавшихся, спадавших и переплетавшихся, но остававшихся неразборчивыми. Это продолжалось два часа. Когда гость наконец покинул дом, было слишком темно, и Трисс смогла рассмотреть только одинокую фигуру мужчины, осторожными шагами уходившего прочь.

Вечер плавно переходил в ночь. В коридоре слышались движения, приглушенные голоса, стук дверей. Слабые шорохи и звуки, свидетельствующие, что домочадцы готовятся ко сну. Через два часа тишина окутала весь дом непроницаемым одеялом. И это одеяло осталось непотревоженным, когда Не-Трисс открыла дверь спальни и босиком выскользнула в коридор. Она производила не больше звуков, чем фигура, плывущая по киноэкрану.