Фрэнсис Хардинг - Песня кукушки

Не-Трисс вспомнила его обещание не причинять им вред и устало подтащила свой стул поближе к нему. Одновременно шевельнулись ближайшие куклы. Кое-кто отпрянул от нее. Другие протянули свои худые деревянные руки на шарнирах.

— Прекрати! — вскрикнула Пен, уставившись на Сорокопута. — Перестань заставлять их шевелиться!

— Это не я. — Глаза Сорокопута мерцали, как звезды сквозь туман, когда он вставлял нитку в иголку. — Это она. — Он кивнул на Не-Трисс, к ее тревоге и удивлению. — Но мы еще поговорим об этом. Я уже упоминал, что моему народу стало все труднее жить в местах, которые когда-то были для них родными…

— Почему? — Голос Пен пробил его слова, словно пуля оконное стекло.

В глазах Сорокопута что-то блеснуло, и Не-Трисс показалось, что он с трудом сдержался, чтобы не поморщиться. Когда он снова заговорил, чувствовалось, что он делает это с неохотой. Кончик иглы в его руках легко жалил ее, когда он начал чинить ей бока.

— Карты. — Он прочистил горло. — В основном из-за карт. Мы… привыкли жить в глуши, в диких лесах, суровых горах, необычных местах. Потому что они были неведомыми. Таинственными. Затерянными. Не нанесенными на карты. И… нам так надо. Мы не можем выжить там, где правит определенность, где все известно, картографировано, описано и разделено. Определенность — смерть для нас.

Сорокопут бросил на Пен взгляд, в котором читалась изрядная доля неодобрения, и Не-Трисс поняла, что это был один из тех вопросов, на которые он надеялся не отвечать.

— И иногда она губит нас быстро, — добавил он и вопросительно посмотрел на Не-Трисс. — Осмелюсь предположить, ты уже заметила, что кое-какой человеческий инструмент с нами не ладит?

Указательным и средним пальцами он сделал движение, имитирующее, как сходятся лезвия ножниц. Не-Трисс поморщилась, и Сорокопут кивнул. Она обратила внимание, что он обрезает нитки не ножницами, а крошечным зазубренным костяным ножом.

— Нож создавался для сотен задач, — продолжил он, вставляя новую нитку в иглу. — Колоть. Рубить. Свежевать. Вырезать. Но ножницы предназначены только для одной работы — разрезать пополам. Разделять насильно. Одно с одной стороны, другое с другой — и ничего посередине. Определенность. Мы — создания середины, и поэтому ножницы нас ненавидят. Они хотят пройти сквозь нас и придать нам смысл, но никакого смысла не появится без того, чтобы нас не убить. Особенно берегись старых ножниц или ножниц, сделанных на старинный манер.

— Да, — неохотно признала Не-Трисс. — Они и правда меня ненавидят… и мне кажется, чем дальше, тем сильнее.

— Чем больше ты ведешь себя как мы, тем больше становишься для них частью нашего народа.

Сорокопут сквозь дыру в боку вставлял на место вырванную из нее лозу, и она чувствовала, как та шевелится внутри, словно сухая змея.

— Как бы там ни было, — продолжил он, — мы столкнулись со сложностями, когда вы начали делать все более и более точные карты. В небе летают всевидящие самолеты, повсюду проникают железные дороги, и пешие туристы хотят иметь подробные карты, чтобы проникать в отдаленные места. Мы отступали и отступали, пока отступать стало некуда.

Кто-то пытался защищать свои территории от определенности, другие сражались между собой за последние клочки земли… — Сорокопут неодобрительно взмахнул рукой, небрежно отметая десятилетия кровавой истории. — Мы проигрывали. Мы умирали. А потом один из нас — тот, кого ты называешь Архитектором, — пришел к нам с планом. Он заметил то, что все остальные упустили, потому что мы отступали все дальше и дальше от деревень и городков. Он осмелился пойти наперекор и вступить на окраину большого города . И однажды в воскресенье он кое-что заметил. Церковные колокола больше не причиняли ему вреда.

— Церковные колокола? — переспросила Не-Трисс.

Сорокопут кивнул:

— Мы всегда их избегали. Нас начинает тошнить, в голове звенит…

— Это потому что вы злые, — быстро предположила Пен.

— Это определенность , — возразил Сорокопут. — Каждое воскресенье люди ходят в эти ледяные гробницы, чтобы продемонстрировать свою веру, уверенность в том, что бог на небесах, викарий — его посланец и с миром все правильно. — В его глазах блеснуло веселье, и оно не было добрым.

— Но все до сих пор в это верят! — воскликнула Не-Трисс.

— Неужели? О, они все еще ходят в церковь, как заведенные, и слушают проповеди викария. Но они помнят, как тот же самый викарий вещал им, что война — божий промысел, что все набожные молодые люди должны отбросить мотыги и взять в руки ружья. И они удивляются: «Неужели это правда? Это адское чудовище, пожравшее наших сыновей, это правда божий промысел?»

Сорокопут ухмыльнулся, и Не-Трисс поймала себя на мысли, что все-таки он ей не нравится.

— Я не претендую на знание о том, есть бог или нет, — продолжил он, — или вечны ли холодные звезды. Война — дело рук человечества, и никого более. Но для нас это поистине оказался божий промысел, это я точно могу тебе сказать. Война разрушила веру. Все виды веры. До войны каждый сверчок знал свой шесток и не особенно смотрел по сторонам. А теперь? Аристократы и крестьяне умирали бок о бок на полях Фландрии, и трупы в грязи выглядели совершенно одинаково. А герои, вернувшиеся домой из ада, не утруждались укладыванием кудрей, побираясь по улицам. А женщины! Когда-то они занимались своими незначительными делами и не смели и шагу ступить в сторону. Но те, кто во время войны работал на фермах и фабриках, почувствовали вкус к тому, чтобы управлять собственной жизнью, верно? Так что их мужчины теперь паникуют. Боятся. Сомневаются. И все эти сомнения, сотрясения основ имели место преимущественно в больших городах.

— Почему? — спросила Не-Трисс, не желая нарушать поток мыслей Сорокопута.

— Потому что большие города — это прекрасный… хаос. Они не похожи на деревни, где все знают друг друга и корни уходят глубоко. Они перемешивают сотни людей и идей, словно химикалии в пробирке, пока не происходит вот это — бум! В больших городах можно потеряться. Стены поднимаются высоко и закрывают все ориентиры, и тебя почти все время окружают незнакомцы. А автомобили? Все знают, что такое лошадь, но автомобили! Никто не знает, почему они ездят. А те, кто ими управляет, не утруждают себя следованием правилам! К тому же машины выплевывают огромные черные клубы дыма, и все вокруг смазывается и теряет определенность. Это прекрасно.

— Так вот почему вы здесь? — Не-Трисс попыталась вернуть Сорокопута к основной теме. — Это была идея Архитектора?

— Да. — Сорокопут ухмыльнулся. — Видишь ли, он действительно архитектор во всех смыслах. И блестящий. Он умеет заговаривать кирпичи и известку, и они принимают такие формы, что ты сойдешь с ума, глядя на них. Он может построить дворец с сотней комнат и сделать так, что снаружи он будет выглядеть небольшой лачугой. Он понял, что самый лучший способ найти в городе места, не нанесенные на карты, — это построить их. Но он знал, что не сможет сделать это в одиночку. Ему нужен был союзник, архитектор из людей, а лучше инженер, который выдаст его идеи за свои, иначе их невозможно будет воплотить.