Клайв Баркер - Тьма

Не дожидаясь меня, она вышла через дверь-ширму на жару.

На этот раз я заставил себя остановиться у кресла деда. Но слышал только шипение кислородного баллона, будто пар шел из раскаленной земли. Кислородная маска не запотела, сквозь шипение не послышалось никаких слов, я пошел в хоган следом за Люси и дал занавеси из шкуры упасть, плотно закрывая проход.

Весь день и до самого вечера я стучал в водяной бубен, а Люси пела. Что бы мы там ни делали, я ощущал заключенную в этом силу. Это было бьющееся сердце живого существа, а Люси была его голосом В какой-то момент я задумался, кого мы выпускаем на свободу или вызываем, и прервался на один удар. Но тишина была еще хуже. В тишине было ощущение смерти, и мне казалось, я слышу Танцующего Человека у себя за спиной. Если я наклонял голову или делал слишком длинную паузу, то, клянусь, я слышал его шепот. Когда Люси наконец встала, покачиваясь, и вышла, не сказав мне ни слова, уже был вечер, и пустыня начала оживать. Я сидел, дрожа, ритм ударов выходил из меня, и песок впитывал его. Потом я встал, на этот раз неприятное ощущение, охватившее меня, было сильнее, будто сам воздух колебался, грозя соскользнуть с земной поверхности. Я увидел черных пауков на стене дома деда, когда вышел из хогана; услышал ветер, кроликов и тявканье койотов где-то на западе. Мой дед сидел в том же самом положении, обмякший, такой, как и много часов назад. Значит, он жарился тут весь день. Люси стояла в патио, глядя, как солнце сливается с открытым ртом горизонта. Ее кожа была влажной, волосы тоже намокли, там, где касались ушей и шеи.

– Твой дед собирается тебе кое-что рассказать, – устало сказала она. – И ты его выслушаешь.

Голова деда поднялась, и мне вдруг захотелось, чтобы мы все так же были в хогане и продолжали делать то, что делали весь день. По крайней мере там я шевелился, барабанил достаточно громко, чтобы заглушить другие звуки. Возможно.

Дверь-ширма со шлепком закрылась, и дед поглядел прямо на меня. Его глаза были темно-карие, почти черные, и ужасно знакомые. Выглядят ли мои так же?

– Руах, – прошептал он. Я не был уверен, но сейчас его шепот казался громче, чем до этого. Кислородная маска запотела и осталась такой. Шепот продолжался, будто Люси открыла кран, да так и оставила.

– Ты узнаешь… теперь… тогда мир… не будет твоим… больше.

Он пошевелился, будто гигантский распухший песчаный паук в центре паутины, и я услышал, как зашелестела его рваная кожа. Небо у нас над головами начало краснеть.

– В конце войны…

Дед зашипел.

– Ты… понимаешь?

Я кивнул, завороженный. Я слышал его дыхание, слышал, как подымаются, расходятся и опускаются ребра Механизм баллона почему-то затих. «Дышит ли он сам по себе? – подумал я. – Может ли еще?»

– Пара дней. Ты понимаешь? До того, как пришла Красная Армия…

Он кашлянул. Даже его кашель теперь казался мощнее.

– Нацисты забрали… меня и цыган. Из… нашего лагеря. В Хелмно.

Я никогда не слышал этого названия. Однако, произнеся его, дед снова громко кашлянул, с ревом в горле, и вновь зашипел кислородный аппарат. Но дед продолжил шептать.

– На смерть. Ты понимаешь?

Судорожный вдох. Шипение. Тишина.

– На смерть. Но не сразу. Не… прямо тогда.

Судорожный вдох.

– Нас привезли… на поезде, с открытыми платформами. Не в вагоне для скота. Пустыри. Поля. Ничто. А потом деревья.

Его губы под маской дернулись, а глаза совершенно закрылись.

– Тот первый раз. Руах. Все эти… огромные… зеленые… деревья. Нельзя представить. Чтобы что-то… на земле… жило так долго.

Его голос угасал быстрее, чем свет уходящего дня. «Еще пару минут, – подумал я, – и он снова замолчит, останется только шипение аппарата и дыхание. Я смогу просто сидеть здесь, во дворе, обдуваемый вечерним ветерком».

– Когда они согнали… нас с поезда, – сказал дед, – на мгновение… клянусь, я ощутил запах… листьев. Сочных зеленых листьев… молодой зелени… среди них. А потом знакомый запах… единственный запах. Кровь и грязь. Запах… нас. Моча. Рвота. Открытые… нарывы. Воспаленная кожа. Х-х-н.

Его голос утих, воздух еле шел через едва приоткрытый рот, но он продолжал говорить.

– Молился, чтобы… некоторые люди… умерли. Они пахли… лучше. Мертвецы. Одна молитва, которую всегда слышали.

Они повели нас… в лес Не в бараки. Там их мало. Десять. Может, двадцать. Лица, как… опоссумы. Тупые. Пустые. Никаких мыслей.

Мы пришли… к ямам. Глубоким. Как колодцы. Уже наполовину заполненным. Они сказали нам: «Стоять. Вдохнуть».

Сначала я подумал, что последовавшая тишина – эффектная пауза. Он давал мне возможность ощутить это. И я ощутил запах, запах земли и мертвых людей, и вокруг нас были немецкие солдаты, будто всплывая из песка, в черной форме и белыми, пустыми лицами. А потом мой дед рухнул вперед, и я завопил, зовя Люси. Она вышла быстро, но не бегом, и положила одну руку на спину деду, а другую – ему на шею. Через пару секунд она выпрямилась.

– Он уснул, – Люси покатила кресло в дом, и ее долго не было.

Осев на песок, я закрыл глаза и попытался перестать слышать его голос. Через какое-то время стало казаться, что я слышу, как по земле ползают жуки и змеи, как нечто покрупнее топочет за кактусами. Я ощущал свет луны кожей, белый и прохладный. Шлепнула дверь-ширма, и я открыл глаза. Люси шла ко мне с корзиной для пикника. Пройдя мимо, она вошла в хоган.

– Я хочу поесть здесь, – поспешно сказал я, и Люси обернулась, придерживая рукой занавесь из шкуры.

– Почему нам не зайти? – спросила она, и ласковый тон в ее голосе меня забеспокоил. Как и то, что она глянула внутрь хогана через плечо, будто там кто-то что-то говорил.

Я остался на месте, и Люси, пожав плечами, отпустила занавесь и бросила корзинку к моим ногам. Судя по тому, как она себя вела, я решил, что она готова оставить меня снаружи одного, но вместо этого она села и стала смотреть на песок, кактусы и звезды.

В корзинке я нашел подогретый консервированый чили в пластиковом таппервэровском контейнере, гренки с коричным сахаром и две порции брокколи, завернутые в целлофан, они напомнили мне миниатюрные деревья без корней. В ушах все так же звучал голос деда, и, чтобы заглушить его, я начал есть. Как только я закончил, Люси стала складывать контейнеры в корзину, но остановилась, когда я заговорил с ней.

– Пожалуйста. Просто поговори со мной немного.

Она поглядела на меня, будто впервые увидела.

– Поспи. Завтра… ну, скажем так, завтра будет великий день.

– Для кого?

Люси сжала губы, и сразу необъяснимым образом у нее стал такой вид, будто она готова расплакаться.

– Иди спать.

– Я не буду спать в хогане, – сказал я.

– Как хочешь.

Она стояла, повернувшись ко мне спиной.