Андрей Сенников - Девять

Он не знал времени обходов охраны. Скорее всего, крепкие ребята в простых пиджаках с одинаковыми газовыми опухолями под мышками, ходили «подышать» через неравные промежутки времени, разными маршрутами, охватывающими всю территорию, и риск, что один из них натолкнется на разоренную могилу, увеличивался с каждой минутой.

Мышцы натруженных рук подрагивали, ныло в пояснице, но он быстро продвигался, стоя в яме уже по пояс. Рыхлая глина не успела слежаться за несколько часов, прошедших с момента похорон. И, пожалуй, куда больше, чем расторопных охранников, он боялся, что гроб пуст. Когда каблук продавливал рыхлый слой, ему чудилось шевеление там, под ногами, словно нечто начало путь наружу, на воздух, который уже не требовался существу, бывшему некогда красивой молодой женщиной.

Наверное, красивой. Он видел только бледное тело с запавшим животом на столе прозекторской морга судебно-медицинской экспертизы при районной больнице. Бескровное лицо с иссиня-тонкими губами и остатками помады в углах рта. Тени от накрашенных ресниц длинные, тонкие, словно надрезы скальпелем. Влажные волосы потемневшими прядями касались жестяной поверхности стола. Рваная рана на шее под чистым подбородком, матовым в свете мигающей лампы дневного света, казалась чем-то отдельным, относящимся к совершенно другому человеку, тогда — давно…

Девять лет. Девять лет бесплодной охоты. Двадцать пять жертв. Нет, уже двадцать шесть. Начиная с той, самой первой, единственной, чья фотография висит в начале его личной Стены плача, в пустой, захламленной квартире. Рядом — огромная карта города и окрестностей с кроваво-красными флажками — местами нападений; исчерченная карандашными пометками — вспышками ложных озарений. Плоды долгих мучительных размышлений в попытках вычислить логово существа, лишившего его всего — жены, жизни, себя самого.

Господи, во что он превратился!

Серый, невзрачный человек с костистым лицом и землистого цвета кожей, словно выжженной блеклым свинцовым светом ламп прозекторской. Незаметный, как должен быть незаметен санитар труповозки, подрабатывающий в морге на полставки. Знакомые нередко отворачиваются при встрече, словно сам вид его отбивает у них охоту задать простой вопрос: «Что с тобой? Что случилось?»

Он мог бы рассказать. Иногда, действительно, хотелось рассказать кому-нибудь, как на третий день после похорон…

«Мы не знаем, что произошло. Возможно, ваша жена стала жертвой бродячей собаки и потеряла слишком много крови»…

…он нашёл её дома, в кресле, в погребальном платье, которое сам выбирал. Нашел почти живой, но это «почти» было столь же непреодолимо для рассудка, как и сама её смерть. Он испугался и не раз. Страхи ежесекундно менялись вслед за стремительными мыслями, проносящимися в мозгу цепочками нервных импульсов. Он решил, что сошел с ума, но почему-то безумие не было спасительным уходом от реальности, в которой мертвенная бледность, бесформенные губы и ноздреватая кожа с порами, забитыми пудрой, так мало напоминали живое, бесконечно милое лицо при жизни. Он стоял на пороге комнаты и оглушительное щёлканье механизма электронных часов, шум сливаемой воды у соседей, все еще сильный запах хвои и свечного воска и, как ни странно, сам вид поздней гостьи убеждали его в собственной вменяемости.

Слезы потекли по щекам, горе с новой и недоброй силой набросилось на него, нанося жестокие удары, заставляя вновь и вновь на протяжении каких-то секунд переживать события последних дней. Потом горе съёжилось, уступая необъяснимому, но жестокому и неумолимому пониманию, что она, такая — навечно.

Он хотел бы рассказать, как она поднялась навстречу, как рот ее раскрывался, словно у рыбы, но даже шипения не вырывалось меж пожелтевших зубов, а пудра, кусочки тонального крема осыпались с толстого шва, начинающегося под подбородком и уходящего под глухой ворот.

Он хотел бы, но не мог.

Никогда не смог бы рассказать, как раз за разом отбрасывал от себя холодное тело; как стягивал галстуком ледяные запястья, как кухонным ножом кромсал шею, вдыхая запахи бальзамировочной жидкости и земли пополам с ароматами тления; как он всеми силами омертвевшей души хотел, чтобы это остановилось, перестало двигаться, сучить спутанными ногами…

В перепачканной одежде, он с остервенением тёр руки в ванной под струёй горячей воды, когда впервые подумал об упыре. Он замер, что-то холодное коснулось его сердца, словно мысль, кажущаяся такой нелепой и невозможной, уже навсегда определила его оставшуюся жизнь. А мысли уже текли дальше — достаточно ли он сделал, чтобы это… умерло? Может быть, нужно сделать еще что-нибудь? Сознание неожиданно раздвоилось, одна часть прислушалась отстраненно к оглушенной шоком половине и ужаснулась: «О чём это ты? Что ты несёшь?!!»

«Это нужно… похоронить», — просто подумал он.

Он простился с женой ещё раз, оставив дольку чеснока во рту отрезанной головы. В качестве оправданий у него были только суеверия.

Через неделю, он прочитал в газете: «Стая одичавших собак нападает на людей».

Еще не зная зачем, он вырезал статью из газеты и приклеил на стену, чуть ниже и правее фотографии жены. Карта появилась потом, когда он осознал цель — найти и убить упыря. Того самого, первого, настоящего. Мысль об этом вызревала подспудно, болезненно, как нарыв. Боль дергала, не давала покоя, а он собирал газетные вырезки, от бульварных листков до привычно-серьезных печатных изданий города. Он записывал на видео передачи местных новостей, просматривая по несколько раз те, где упоминались нападения собак. Вероятно, собак. Официальные комментарии были сдержанно немногословны и корректны. Пресс-конференции милицейских чиновников скупы. Только «желтая» пресса не скупилась на подробности, даже не удосужившись изменить имена, адреса, что в сочетании с полубредовыми, по большей части, вымыслами, походило на изощрённое издевательство. Слухи были другими…

Время уходило, ему было невыносимо знать, или хотя бы предполагать, что может быть, это начало большой беды. Тяжелые ощущения не оставляли его и во сне, наполняя сновидения тягучими кошмарами. Он, наконец, решился…

Много позже он с содроганием думал о своей первой вылазке. Как собирался, перебирая снаряжение: лопату, кирку, фонарь, веревки, неумело выструганные колья из сырой осины, нарубленной накануне, связку чеснока, склянку со святой водой, оловянный крестик на простом шнурке, который он беспрестанно наматывал на пальцы. Он укладывал всё что можно в сумку, отвлекаясь на нелепые мысли о том, что может понадобиться в первую очередь и зачем, постоянно подмечая за собой: «Я не сделаю этого. Это сумасшествие»…