Рик Янси - Монстролог. Дневники смерти [сборник]

Я потянул старика за рукав и показал на ребенка. Он изумленно поднял брови.

– Он жив? – прошептал он.

Я присел перед брошенным ребенком на корточки. Маленькая ручонка крепко схватила меня за палец. Глаза, казавшиеся очень большими на истощенном лице, уставились на меня. Ребенок с явным любопытством меня изучал, сжимая мой палец.

– Где-то здесь должны быть его родители, – предположил Доброджану. – Пошли, Уилл.

Он заставил меня встать. Ребенок не заплакал, когда я отнял свой палец. Возможно, он был слишком слаб или слишком болен, чтобы плакать.

Доброджану пошел по коридору, но я не двинулся с места. Я смотрел на ребенка у своих ног. Для меня это было слишком. Как часто я оплакивал свою судьбу, огромную несправедливость смерти моих родителей или свою службу у эксцентричного гения, чьи мрачные погони толкали меня в самые тревожные ситуации и даже заставляли рисковать жизнью? Но что это было по сравнению с голодным ребенком, брошенном в грязном коридоре, пропахшем мочой и капустой? Да что я знал о страдании?

– В чем дело? – спросил Доброджану. Он обернулся и увидел, что я не схожу с места.

– Мы не можем просто бросить его здесь, – сказал я.

– Если мы его возьмем, то что случится, когда за ним вернутся его родители? Оставь его, Уилл.

– Мы можем отнести его священнику, – сказал я. – Он разберется, что нужно сделать.

Я видел, как темные глаза ребенка ищут меня в сгущающейся ночи.

«Линия раздела между тем, что мы есть, и тем, чего мы добиваемся, тонка, как лезвие бритвы. Мы будем помнить о своей человечности».

Моя душа корчилась от боли. Мне казалось, будто меня размалывают между двумя огромными жерновами.

Доброджану был уже в конце коридора.

– Уилл! – тихо позвал он. – Оставь его!

Прикусив губу, я перешагнул через ребенка. Что я мог сделать? Его страдания никак не были связаны со мной. Будь я рядом или нет, он бы все равно оставался в этом холодном вонючем коридоре. Поэтому я перешагнул через него. Я повернулся к нему спиной и ушел.

Ребенок не заплакал обо мне; в его глазах я опознал то же тупое безразличие, которое видел в пустыне; так смотрел сержант Хок в ночь своего исчезновения – пустой взгляд голода, невыразимая боль желания.

Доброджану начал стучать в дверь. Звук бился между близко стоящими стенами, как все звуки в почти полной темноте, казался очень громким. Мы подождали, но никто не отвечал. Тогда он повернул ручку, и дверь с недовольным скрипом открылась.

– Эй! – позвал старый монстролог. – Je někdo doma? – Он достал свой револьвер.

Квартира Новаковых была типичной жалкой ночлежкой: стены с осыпающейся штукатуркой, потолок с пятнами от протекшей воды, покоробленный пол, жалобно скрипящий от каждого шага. Однако комната была опрятной, мрачные стены кто-то пытался расцветить дешевыми наклейками с изображением ярких солнечных пейзажей. Это было печально – почти жестоко: поля нарциссов и лилий, насмехающихся над окружающим их убожеством.

Во всю длину одной из стен стояли стол и скамья. Место под столом было занято плетеными корзинами с резаным табачным листом. Здесь Анешка и ее родители, сгорбившись, сводимыми судорогой пальцами крутили сигары, которые, пройдя через механизмы великой американской коммерции, оказывались во ртах таких людей, как старший инспектор Томас Бернс.

В квартире была всего еще одна комната, отгороженная от первой замызганной занавеской, – спальное место размером с чулан, с кучей скомканных простыней и мятой одежды. Я разглядел куклу, сидящую в дальнем углу, ее яркие глаза поблескивали в скудном свете, сочащемся из окна позади нас.

– Куда они ушли? – прошептал я.

– Искать ее, – предположил Доброджану, но это было сразу и утверждение и вопрос.

– Остальную часть здания тоже?

Он покачал головой и повернулся ко мне. Он тронул меня за плечо и показал на стоящую на столе лампу. Я сразу понял. Когда я зажег лампу, он сказал:

– Нам придется обыскать здание. Стучать во все двери, сверху донизу… Либо они куда-то убежали в эту мерзкую погоду – мне на ум приходит только одна возможная причина, – либо в ужасе затаились где-то здесь. Выяснить это можно только одним способом, Уилл!

Мы вышли из квартиры. Я сразу же стал высматривать ребенка, но он пропал. Это не ускользнуло от внимания Доброджану.

– Во всяком случае, кто-то здесь есть, – сказал он. Он повернулся к пожарному выходу и остолбенел. – Мерзкий трус! – тихо прорычал он.

Граво, как и ребенок в коридоре, исчез.

Доброджану толкнул дверь и вышел на пожарную лестницу. Он наклонился за шаткие перила и посмотрел на лежащий внизу двор.

– Бесполезно, – пробормотал он. – Совершенно бесполезно! – Он расстроенно покачал головой. – Что делать, – пробормотал он. – Что делать?

С лестницы в конце коридора раздался грохот, словно что-то упало. Сразу за этим мы услышали тяжелые «топ-топ-топ» какого-то крупного объекта, спускающегося по деревянным ступеням. Доброджану выхватил револьвер и со всех своих старых ног бросился к выходу на лестницу. Я шел в нескольких шагах позади, и сердце колотилось у меня в ушах, как эхо этого не увиденного падения. Наша лампа пыталась бороться с темнотой, но ее свет пробивался лишь фута на три. Доброджану положил руку мне на плечо.

– Останься здесь, – прошептал он. Он взял у меня лампу и пошел вниз на площадку третьего этажа. Вытянув руку с оружием перед собой, он свернул за угол, его тень четко отпечаталась на половицах, как будто отгравированная, и он пропал из виду. Свет лампы тоже пропал.

– О, нет, – долетел до меня его бестелесный голос. – О, нет.

Я пошел за светом. Посередине следующего пролета, привалившись спиной к стене, сидел Доброджану и держал в руках безжизненное тело Дэмиена Граво – его белая рубашка блестела свежей артериальной кровью, жизнерадостное лицо было обмотано теми же засаленными пеленками, в которые был завернут ребенок в коридоре. Его глаза были вырваны из глазниц и болтались по щекам на зрительных нервах.

– Я его нашел, – сказал Доброджану. Это было до абсурдности очевидное наблюдение.

Он положил тело на лестницу и встал, все еще опираясь на стену. Я взял со ступени лампу.

– Что мы будем делать? – прошептал я, хотя собственный голос показался мне ужасно громким.

– То, чему мы обучены, – мрачно ответил он, повторяя слова Торранса. Его серые глаза горели. Он крикнул вниз по лестнице: «Чанлер!» и сорвался с места, спускаясь со скоростью человека вдвое моложе него. Я догнал его на площадке первого этажа, где он остановился, прислушиваясь.

– Ты это слышишь? – спросил он.

Я покачал головой. Я не слышал ничего, кроме нашего тяжелого дыхания и где-то вдалеке «кап-кап» из трубы с водой. А потом я услышал его – тихий, жалобный плач ребенка. Казалось, он доносится отовсюду – и из ниоткуда.