Рик Янси - Монстролог. Дневники смерти [сборник]

Атмосфера комнаты сделалась столь густо насыщена Уортропом, что я с трудом дышал. Фон Хельрунг заметил, что мне не по себе, и предложил втихомолку совершить набег на кухню и разграбить буфет. Я с радостью вызвался исполнять приказ, и мы атаковали кладовую, взяв по праву сильного две тарелки сладких булочек и две дымящихся кружки горячего шоколада.

– Он очень умен, – сказал фон Хельрунг, имея в виду Томаса Аркрайта. – Но посмотри в упор на солнце дольше секунды – и ослепнешь. Бывают и исключения, но ты понимаешь, о чем я, Уилл. С Пеллинором та же история.

Я кивнул – медленно, избегая его взгляда. Он сразу понял и продолжил тихо и с большим сочувствием:

– Я знаю – тяжело ему служить. Такие люди, как Пеллинор Уортроп… с ними надо быть всегда начеку, или их великолепие тебя поглотит. Такова, я боюсь, была судьба твоего отца: в присутствии людей, подобных Уортропу, больший пламень поглощает меньший.

– Откуда Томас столько про него знает? – спросил я. За полчаса я от незнакомца узнал о монстрологе больше, чем за два года, что жил с ним бок о бок.

– В основном от меня. А остальное – от всех и каждого, кто только готов поговорить о Уортропе.

– Ну, всего-то он не знает, – сказал я. – Не знал же он, что у доктора уже есть ассистент.

– Да, и это мне показалось странным. Потому что он знал; я сказал ему две недели назад, в нашу первую встречу. Быть может, он забыл.

– Или он врет.

– Разве это мудро, Уилл Генри? Если у нас есть выбор, не следует ли видеть в людях добрые побуждения, а не злые? Возможно, он посчитал это неважным, вот и забыл.

Посчитал неважным! Я оттолкнул тарелку; есть мне что-то расхотелось.

– Нет-нет, ешь, ешь! – сказал фон Хельрунг, пододвигая тарелку обратно. – Ты куда худее, чем положено быть мальчику в десять.

– Мне тринадцать, – напомнил я.

– Тогда ты еще худее. Парнишка, когда растет, как армия, ja? Идет следом за желудком! Надо мне поговорить насчет этого с Пеллинором: не верится мне, чтобы он часто стряпал.

– Он вообще не стряпает. У нас была кухарка, – добавил я, – но доктор ее уволил. Она экспонат сварила.

То была чистая правда. В ночь накануне того, как доктор ее уволил, под дверь кухни доставили очередную посылку, и кухарка, добродушная старушка по имени Полина, полуслепая (что, с точки зрения Уортропа, было плюсом), перепутала ее с заказом, что должен был занести мясник мистер Нунан. Вечером мы, сами того не зная, отобедали тушкой редчайшего каппадокийского Hallux turpis, превращенного Полиной в сытное жаркое. Как только доктор понял, что съел одну из наиболее ценных для монстрологии особей, он, конечно, тут же уволил старушку. После, впрочем, успокоившись, он признал, что такой уж катастрофической потери для науки это не стало – мы эмпирически выяснили, что Hallux turpis на вкус удивительно похож на курицу.

– Для него все я делаю, – сказал я, чувствуя, как в груди в нехороший узел сплетаются гордость и горечь. – И прибираю, и стряпаю, и стираю, и пишу за него письма, и бегаю по поручениям, и веду бумаги, и, конечно, смотрю за лошадьми, и еще помогаю в лаборатории. Особенно последнее.

– Ну, ну! Я удивлен, что ты еще и успеваешь учиться.

– Учиться, сэр?

– Ты что же, не ходишь в школу?

– С тех пор как переехал к доктору, нет.

– Тогда, значит, он с тобой занимается? Он обязан тебя учить. Нет?

Я покачал головой.

– Не похоже на то.

– Не похоже на то! – недовольно фыркнул он.

– Ну, он не сидит со мной за книжками и тетрадками и не дает мне уроков – ничего в таком духе. Но он старается учить меня всяким вещам.

– Всяким вещам? И каким же это вещам он старается тебя учить, Уилл? Что ты от него узнал?

– Я узнал… – Чему я научился? Мой ум как будто сделался девственно пуст. Чему же монстролог успел меня научить? – Я узнал, что полмира молится, чтобы получить то, чего они заслуживают, а полмира, чтобы не получить по заслугам.

– Mein Gott! [55] Боже мой ( нем .). – вскричал бывший учитель моего учителя. – Не знаю, плакать мне в ответ на это или смеяться! Но такова уж истина.

Он взял с плиты кастрюльку горячего шоколада, долил мою кружку и наполнил собственную до краев, низко склонившись к поверхности и вдохнув аромат. Сквозь пар, от которого порозовели его щеки, фон Хельрунг поглядел на меня и улыбнулся.

– Обожаю шоколад. Ты тоже, правда?

И на мгновение мне захотелось броситься ему на шею и крепко обнять.

– Доктор фон Хельрунг, сэр?

– Ja?

Я понизил голос. Я этого не задумывал; но отчего-то казалось, что сейчас подходящий момент.

– Что такое Typhoeus magnificum?

Улыбка сошла с его лица. Он отодвинул кружку и сложил руки на столе. Я чувствовал, как сокращается расстояние между нами, пока не оказался на волосок от его лица, заполнившего весь мир.

– Сложно сказать – очень сложно. Только его жертвы видели его воочию, и, навечно немые, они хранят его тайны. Мы знаем, что он существует, поскольку держали в руках его гнездовище и видели – ах, ты видел слишком много! – жертв его ужасного яда. Но его облик от нас скрыт. Рассказывают, что он двадцать футов в высоту, что его зубы шевелятся, как у паука, когда он плетет свое богомерзкое гнездо, что он низвергается с самых черных туч, на крыльях в десять футов [56] 3,5 м. в размахе, чтобы схватить добычу и унести ее за облака, чтобы там разорвать на части, и объедки его пира изливаются на землю дождем из крови и слюны – которую называют «пуидресер», звездная гниль. – Он с силой передернул плечами и глубоко вдохнул успокаивающий аромат шоколада.

– Звучит похоже на дракона, – сказал я.

– Ja, это одно из его обличий; у него их много больше, равно как и много больше тех, кто пал жертвой его гнева. Потому мы и зовем его Безликим и Существом с Тысячей Лиц. Мы дети Адама; оборачиваться и смотреть в лицо безликому, называть неназываемое – в нашей природе. Это ведет нас к величию, но это же ведет нас и к падению. Мне остается лишь молиться, чтобы Пеллинор это понимал. Много храбрецов искало его, все были повержены, и я не знаю, чего боюсь больше – того, что дракон ускользнет от нас, или того, что Пеллинор его найдет.

– Но почему его так сложно найти? – спросил я.

– Возможно, он как дьявол, – невидим, но всегда где-то рядом! – мягко рассмеялся фон Хельрунг, разрушив лежавшее на нас заклятье мрачности. – Мир велик, дорогой Уилл, а мы, как бы ни хотелось нам убедить всех в обратном, довольно-таки малы.

– Уилл Генри, ты сегодня немногословен даже по твоим меркам, – заметил мой наставник в кэбе, что вез нас назад в «Плазу».

– Простите, сэр.

– Простить за что?

– За то, что я немногословен.

– Я не критиковал тебя, Уилл Генри, а просто озвучил свое наблюдение.