Рик Янси - Монстролог. Дневники смерти [сборник]

«Я и правда знаю, где он. Безликий родом с острова Масира у берегов Омана».

– Масира? – спросил я.

– Да! Масира, которую мы так долго считали логовом магнификума. Это был идеальный блеф, Уилл Генри. Любой другой ответ, как я только что объяснил, обрек бы нас на смерть. Мы могли надеяться только на то, что русские уже знают, что гнездовище родом с Сокотры. Если бы они поверили, что я заблуждаюсь насчет происхождения гнездовища, они, возможно, пощадили бы нас. В сущности, в их интересах было нас отпустить. К тому времени, как мы обнаружим, что магнификум не на Масире, они уже сделают на Сокотре все, что хотят. Это было идеально и для Аркрайта. Если я прав и мы выживем, он вернулся бы с теми разведданными, которые был послан собрать: Typhoeus magnificum на острове Масира!

– Но зачем русским похищать вас с мистером Аркрайтом, если они уже знали, где магнификум? Не понимаю, доктор Уортроп.

Он похлопал меня по плечу и вскочил, прошелся назад к окну и полюбовался в стекле на свой профиль, украшенный новехонькими бакенбардами.

– В делах государственных, Уилл Генри, все правительства, что демократические, что деспотические, отчаянно заинтересованы в двух вещах – получении сведений, которые они желают защитить, и защите сведений, которые ими уже получены. Вопрос Рюрика был не «Где магнификум?», а «Знаете ли вы, где магнификум?». Это было для меня как удар молнии и раскрыло его карты; я сыграл свой маленький блеф, и мы выжили.

Палец Рюрика на спусковом крючке расслабился. Он поглядел на своего лысого напарника. Тот самодовольно улыбался тонкими губами и кивал.

«Вы уверены насчет этой Масиры?» – спросил доктора Рюрик.

Уортроп выпрямился настолько, насколько позволяла веревка на его шее, и сказал (о, как хорошо я могу себе это представить!): «Я ученый, сэр. Я ищу истину ради истины, безотносительно государственных интересов, религиозных взглядов и культурных предубеждений. Как ученый, я даю вам теорию, основанную на всех данных, находящихся в моем распоряжении. Это всего лишь теория, пока не будет доказано обратное – иными словами, пока кто-то в самом деле не обнаружит магнификум на острове Масира».

Рюрик поморщился, пытаясь уместить в своем скудном мозгу этот ответ.

«Так… вы не знаете, Масира это или нет?»

«Я думаю, что это весьма вероятно».

«Черт подери, Уортроп, – возопил Аркрайт. – Во имя всех кругов ада, пока он нам обоим мозги не вышиб, гнездовище прибыло с Масиры?»

«Что ж, да. Полагаю, что оттуда».

Рюрик и Плешец отошли посовещаться. Выбор у них был невелик. Уортроп постарался собраться с мыслями. Он не впервые смотрел в лицо смерти, но привыкнуть к такому все равно невозможно. Пока русские торопливо шептались – судя по всему, Рюрик все еще считал убийство самым быстрым и простым выходом, в то время как его товарищ видел выгоду в том, чтобы их отпустить – Аркрайт обернулся к Уортропу и тихо проговорил:

«Я могу спасти нас обоих, но вы должны соглашаться со всем, что я говорю».

«Простите, Аркрайт. Но вы, кажется, только что попросили меня вам довериться».

«Уортроп, вы не знаете этих людей; я знаю. Они из Охранки, русской тайной полиции, и по эту сторону Украины более жестоких убийц вы не найдете. Мы выслеживали их больше года. Рюрик – настоящий зверь, кровавый бездушный хищник. Скотланд-Ярд в прошлом году дважды допрашивал его в связи с уайтчепельскими убийствами. Его невозможно урезонить. Если ему приказали убить вас, он вас убьет».

Монстролог отказывался предать свою веру в разум; он, как он заявил, был ученым; разум был его божеством. То, что Рюрик не решался спустить курок, убедило доктора, что, вне всякого сомнения, он был прав. Русские знали, что Сокотра – родина магнификума. Но объяснить свои доводы Аркрайту он не мог. Это значило бы сдать игру британцам.

«Тогда как вы предлагаете нам действовать, Аркрайт?» – спросил он.

Английский шпион подмигнул ему: «Предоставьте все мне».

Уортроп вздохнул, глядя на свое отражение:

– Ну, ты знаешь, что было потом. Аркрайт «раскрыл» им план британцев насчет того, что делать со мной после того, как я найду магнификум. Они, сознался он, не впервые отправляли «неудобных» короне лиц в приют для душевнобольных. Рюрик сомневался, или, возможно, был попросту сбит с толку, но Плешец сразу понял, в чем тут соль, и нашел идею прекрасной и довольно забавной. Рюрик отволок Аркрайта в сторону у шлюзов, ткнул «смит-и-вессоном» ему в ребра и сообщил, что знает, где живет его семья и что лучше бы ему выполнить свою часть сделки. Это означало убедить фон Хельрунга в том, что в погоне за магнификумом я встретился со своим Создателем. Все разошлись в высшей степени удовлетворенными, за исключением того, кому предстояло отправиться в сумасшедший дом до конца дней. Аркрайт был доволен, что уходит со сведениями, которые были ему от нас нужны, и живым; русские были довольны, что тайна Сокотры в безопасности; и обе стороны чувствовали, что бояться больше нечего».

Внезапно меня захлестнули грусть и душераздирающее чувство вины за судьбу Томаса Аркрайта. Сперва я не доверял ему, а потом ненавидел за то, что он отнял у меня Уортропа, мысленно судил и приговорил его к казни за мной самим и выдуманное преступление, и в конце концов не «кровавый, бездушный убийца» устроил ему последнее испытание, не «злобный король», как в притче Торранса. Нет, то был тринадцатилетний мальчик, поглощенный ревностью и уверенностью в собственной правоте, назначивший себя на роль мстителя за человека, отвергшего его в пользу другого и изгнавшего из разреженной атмосферы своего присутствия.

Доктор был недоволен тем, что нам придется задержаться на шестичасовой стоянке – несмотря на то, что дело было в Венеции, Светлейшей, царице Адриатики, одном из красивейших – если не самом красивом – городов мира.

Мы прибыли около трех часов пополудни теплым, ясным поздним весенним днем, когда клонившееся к западу солнце превратило каналы в золотые ленты, а здания, выстроившиеся по их восточным берегам, сверкали как драгоценности. Сладкие серенады гондольеров лились из их лодок и весело летели за нами по каждому переулку и закоулку, и золотой свет стоял озерцами в сводчатых проходах и кованых чугунных балконах над водой.

Ах, Венеция! Ты возлежишь подобно красавице в объятиях любовника, беспечная, с обнаженными руками, твое бьющееся сердце полнится целомудренным светом. Как бы я желал, чтобы твоя усыпанная росой грудь приютила нас не на шесть, а на шестьдесят раз по шесть часов!

Мальчик бредет по сухой земле, полной пыли и костей, расколотых выбеленных камней и скрежета ветра. Скорбный плач иссохшей земли, брошенные в пыли кости и изгрызенные горячим ветром камни; вот его дом и его наследство… Но вот мальчик оборачивается и видит Венецию, поющую в золотом свете, и цепенеет в трансе: ее прелесть в сравнении с тем, что ему досталось, разбивает мальчику сердце.