Питер Страуб - Голубая роза. Том 2

– Дуэйн.

Он не слышал. Лицо его было сердитым, но это могло быть и реакцией на мое появление и часто встречающимся выражением работающего человека.

Я повторил его имя, и он повернул ко мне голову. Потом молча отвернулся и снова принялся за сцепление.

– Дуэйн, мне надо с тобой поговорить.

– Иди отсюда. Просто иди отсюда, – он по-прежнему не смотрел на меня. Я пошел к нему.

– Черт побери! – выругался он, когда я был от него в пяти шагах.

– Что случилось?

– Чертово сцепление, вот что, – буркнул он. На рубашке у него виднелись пятна пота, а на лбу красовалась черная полоса. – С горы старый М еще едет, а вот в гору... впрочем, какое тебе до этого дело? Ты, должно быть, думаешь, что сцепление – это что-то из Шекспира.

– Должно быть.

– Так вот, мне пришлось разобрать всю эту дрянь по винтику и смазать как следует, а от одного этого уже можно свихнуться.

– Да уж.

– И все равно батареи уже почти сели, провода сгорели к черту, еще когда я ездил с ними на пикапе, и вообще все скоро накроется.

– Да, наверно.

– Так почему бы тебе не пойти поломать еще какую-нибудь мебель и не оставить меня в покое? – он привстал и начал регулировать ключ.

– Мне нужно кое о чем с тобой поговорить.

– Нам не о чем говорить. После того, как ты вел себя в церкви, тут никому не о чем говорить с тобой. Во всяком случае сейчас.

Я молча стоял и смотрел, как он откручивает какую-то гайку, кладет ее рядом с собой на газету, опять лезет с ключом в сцепление и разражается руганью.

– Что там еще?

– Все забилось грязью, не вижу резьбы, – его сердитое лицо снова повернулось ко мне. – И то же самое будет через неделю. Опять придется его чинить, – он принялся счищать грязь длинной отверткой. – Ну может хоть грязи будет поменьше.

– Я хочу спросить тебя... – я хотел спросить про Зака, но он меня прервал:

– Только не о том, что ты говорил в церкви. Тут не о чем говорить.

– Алисон Грининг?

Его лицо посуровело.

– Ты ведь не спал с ней? – это казалось невероятным при виде его, скорчившегося возле трактора, как громадная жаба. – Так?

– Ладно, – он бросил отвертку и встал. – А что, если и так? Кому от этого было хуже, кроме меня самого? Эта маленькая сучка относилась к этому, как к новому комиксу. Только один раз. Потом, когда я просил ее об этом, она смеялась надо мной, – он поглядел на меня в упор. – Ты-то был ее любимчиком. А надо мной она смеялась. Мешала меня с дерьмом. Ей это нравилось.

– Почему же ты назвал в ее честь дочь?

Он стал вытаскивать что-то из механизма трактора.

Руки у него дрожали.

Конечно. Я знал это уже вчера, когда стоял возле пожухлых кустов и вспоминал белую рубашку, мелькнувшую между ними.

– Ты поехал за нами к пруду, так? Я знаю, это вранье, что кто-то услышал крики. Никакие крики от пруда не слышны на дороге.

Его лицо все больше багровело.

– Там был кто-то, напугавший нас. Это был ты. А когда ты подумал, что мы мертвы, ты побежал и вызвал полицию.

– Нет. Нет, – он стукнул кулаком по сиденью трактора. – Черт тебя побери, зачем ты вернулся сюда? Ты и твои истории.

– Двадцать лет назад кто-то рассказал историю, как надо. И рассказывает ее с тех пор.

– Подожди. Кто рассказал тебе про меня и Алисон? – я не отвечал, глядя, как по его лицу разливается ярость.

– Ты знаешь, кто это. Единственный, кому ты сказал это. Белый Медведь.

– Что он еще сказал?

– Что ты ненавидел ее. Но я это знал. Только не понимал, почему.

– Говр говорил о ней?

– Не совсем, – сказал я. – У него просто сорвалось... – я посмотрел в лицо Дуэйну и увидел то, чего не замечал еще минуту назад: стыд. И испуг. И тут я понял все или хотя бы часть. Я вспомнил кашель на одном конце пруда и тихий свист – на другом.

– Ты не можешь, – сказал Дуэйн. – Не можешь ничего доказать.

– Белый Медведь был с тобой, – я еще сам не верил в то, что говорил. – Вы оба напали на нас. Потому что оба ее хотели. Я помню, как Белый Медведь ходил к нам каждый день и смотрел на нее.

– Мне нужно собирать трактор. Убирайся отсюда.

– И все ведь думали, что это я. Даже моя жена так думала.

Дуэйн поставил на место рычаги и крышку сцепления и начал закручивать гайки. Он не поднимал на меня глаз.

– Поговори лучше с Говром, – сказал он. – Я ничего больше не скажу.

Я почувствовал себя в душной глубине сарая так же, как под водой, когда Зак с Дровосеком пытались меня утопить. Я не мог сделать ни шагу. Дуэйн всегда был слишком туп, чтобы искусно врать, и теперь его отказ говорить звучал как признание.

– Боже, – прошептал я дрожащим голосом.

Дуэйн склонился над мотором трактора. Уши его пылали. Как в таверне Плэйнвью, я почувствовал поднимающийся во мне гнев и, чтобы заглушить его, начал цепляться за окружающие меня ощущения: бурая пыль под ногами; хаос железа кругом – плуги, бороны и еще что-то, что я не мог определить, – громада трактора в углу; чириканье воробьев под крышей; липкий холод бака с бензином, на который я бессильно опустился; человек передо мной, зарывшийся в недра трактора, в пропотевшей грязной рубашке, пропитанный запахом пороха. Убийца Алисон.

– Это глупо, – сказал я. – Не знаю, зачем я заговорил с тобой обо всем этом.

Он отложил отвертку и начал руками прилаживать что-то в двигателе.

– И это не имеет никакого значения. Скоро это не будет иметь никакого значения.

Он не двигался.

– Боже, как странно, – продолжал я. – Я ведь пришел сюда поговорить с тобой про Зака. И когда ты заговорил о другом, я никак не думал... – он резко поднялся, и я подумал, что сейчас он бросится на меня. Но он отошел куда-то, вернулся с молотком и начал стучать по трактору так яростно, словно видел перед собой не металл, а нечто другое.

От дома послышался стук двери. Вернулась Тута Сандерсон.

Дуэйн тоже услышал этот звук, и, казалось, это освободило его.

– Ладно, ты, сукин сын, спрашивай про Зака. Ну? Ты ведь за этим пришел? – он изо всех сил саданул по трактору молотком. Лицо его пылало, готовое взорваться. – Что ты хочешь знать об этом чертовом ублюдке? Он такой же ненормальный, как ты.

Я опять услышал кашель и свист той ужасной ночи, увидел рубашку, белеющую между кустов. И то, как они с вожделением двадцатилетних смотрели на обнаженную девушку, как звезда, блестевшую в темной воде. И как потом они избили ослепленного страстью мальчика и бросили его на прибрежном камне, прежде чем повернуться к девушке.

– Так ты хочешь знать все о людях, которые тебя окружают, Майлс? – Дуэйн почти кричал. – Ты думаешь, что так важно то, что ты о них скажешь? Думаешь, для всех такой подарок то, что ты скажешь? Вокруг тебя ведь одни дураки, – он густо плюнул в пыль и нанес трактору еще один сокрушительный удар. – Ненавижу таких как ты, Майлс. Профессора, писатели, со всеми этими вашими: “То что я сказал, это не то-то, а то-то”, – он еще дважды треснул по корпусу трактора, и что-то внутри сломалось. В полной ярости он вскочил, подняв облако пыли. – Черт, где эта штука? – он побежал в самый темный угол сарая и начал рыться в груде ржавого железа. – Так ты хочешь знать про Зака? Может, тебе рассказать, как он заперся в доме, и пришлось ломать двери топором? Тогда ему было девять. Или о том, как он избил старуху в Ардене за то, что она не так на него посмотрела? Тогда ему было тринадцать. Обо всех его кражах? – он неожиданно нагнулся, как цапля за лягушкой. – Ну вот, кажется, нашел. Потом этот Гитлер. Я думал, мы выиграли войну, и на этом все кончилось. И тут оказывается, что он был отличный парень, и все пошло бы здорово, если бы он сделал то-то и не сделал того-то. И еще один деятель говорит, что Гитлер рос без матери и от этого вырос таким, – он снова подходил к трактору, сжимая в руке какую-то трубку...