Питер Страуб - Голубая роза. Том 2

Ее пальцы, казалось, просунулись внутрь моих; ее тонкие кости проникли вглубь моих, причиняя ни с чем не сравнимую боль. В ушах у меня звенело все громче и громче. Потом вспыхнул свет.

Когда я открыл глаза, все кончилось. Я уже не кричал, а скулил. Я не помнил ее ухода, но знал, что она ушла. В окно заглядывала луна, освещая перевернутый стол и разбросанные бумаги.

Потом у меня схватило живот, и я едва успел сбежать вниз. Изо рта хлынула горькая коричневая жидкость. В это время я сидел на унитазе, извергая такую же жидкость из противоположного конца тела. Я отвернул голову к раковине, закрыв глаза и чувствуя, как по лицу струится пот.

Кое-как я доплелся до кухни и выпил стакан холодной воды. Холодная вода. Ее запах пропитал весь дом.

Она хотела моей смерти. Хотела забрать меня с собой. В какую-то бесконечно далекую ночь. Ринн предупреждала меня: “Она значит смерть”.

А те девушки? Я впервые понял, что это значит. Я сидел в комнате, которую приготовил для нее, и пытался осмыслить то, о чем раньше не осмеливался думать: ту другую возможность, о которой говорил Белому Медведю. Я разбудил дух Алисон, ту ужасную силу, которую чувствовал в лесу, и я знал теперь, что этот дух полон ненависти к жизни. Она должна была явиться двадцать первого – и она сделала бы это, как я теперь понимал, даже если бы я не готовил с такой заботой для нее окружение, – но с приближением этой даты она становилась все сильнее. Она могла убивать. И пользовалась этой возможностью с того дня, когда я появился в долине.

Я сидел в холодной комнате, оцепенев до самого мозга костей. Алисон. Двадцать первое начинается ночью двадцатого. Через день после того дня, что уже встает пурпурной полоской над черной полосой леса.

Пока я перебирался на крыльцо, пурпурная полоска стала шире, освещая внизу желтые и зеленые квадраты полей, на которых открывались все новые детали. На полях белыми клоками ваты лежал туман.

Меня разбудили шаги. Небо сделалось бледно-голубым, и туман исчез отовсюду, кроме самой кромки лесов. Это был один из тех дней, когда луна висит в небе все утро, как белый мертвый камень. Тута Сандерсон прошла по дороге, топоча так, будто туфли у нее были залить! бетоном. На плече у нее, как всегда, болталась сумка.

Увидев меня, она насупилась и поджала губы. Я подождал, пока она откроет дверь.

– Можете больше сюда не ходить, – сказал я. – Ваша работа закончена.

– Что это значит? – в ее выпученных глазах мелькнуло подозрение.

– Я больше не нуждаюсь в ваших услугах. Все. Конец. Капут. Финиш.

– Вы что, сидели тут всю ночь? – она скрестила руки на груди, что потребовало от нее значительного напряжения. – Пили джин?

– Прошу вас, идите домой, миссис Сандерсон.

– Боитесь, что я что-нибудь увижу? Что ж, я уже видела.

– Вы ничего не видели.

– У вас больной вид. Вы что, проглотили целую бутыль аспирина или что?

– Без вас я самоубийств не совершаю.

– Я имею право получить деньги за всю неделю.

– Имеете. Даже за две недели. Пожалуйста, возьмите. Четырнадцать долларов, – я достал из кармана деньги, отсчитал две бумажки по пять и четыре по одному и протянул ей.

– За неделю, я сказала. Пять долларов. Я проработала три дня, и еще сегодня, пятница и суббота, – она взяла пятидолларовую купюру, а остальные выложила на подоконник.

– Чудно. Пожалуйста, уходите и оставьте меня. Я понял, что был несправедлив к вам. Простите.

– Я знаю, что вы сделали, – сказала она. – Вы хуже зверя в лесу.

– Как красноречиво, – я закрыл глаза. После этого дыхание ее стало более ровным, и она повернулась к выходу. Теперь я чуял запах злобы. Спасибо Алисон. Хлопнула дверь. Я не открывал глаз, пока не стих звук ее шагов.

Кто хуже зверя в лесу?

Тот, кто залез в муравейник.

Тот, кто сломал стул.

Тот, кто боялся.

Тот, у кого руки в крови.

Когда я открыл глаза, ее уже не было. Запыленный коричневый “форд” почтальона проехал по дороге мимо моего дома. Писем от моей кузины больше не будет. В этом есть смысл. Ее тело – вернее, скелет, спустя двадцать лет, – покоилось на Лос-анжелесском кладбище. Поэтому ей приходилось воссоздавать себя из подручных материалов. Или быть просто ветром, холодным ветром из леса. Листья, кора, иглы. Иглы, раздирающие плоть.

Я встал и вышел на улицу. Мне казалось, что я хожу во сне. Дверца “нэша” вышла из пазов и, когда я ее открывал, испустила резкий визг.

Какое-то время я не знал, куда еду, а просто катил по дороге, медленно, как Дуэйн на своем тракторе. Потом я вспомнил. Последняя надежда. Проезжая мимо дома Сандерсонов, я увеличил скорость. Миссис Сандерсон смотрела в окно, как я проезжаю. Школа, церковь, красный язык песчаника. Энди с лицом цвета снятого молока качал бензин из колонки. За ним чернел квадрат обугленной земли.

Достигнув узкой тропинки, петляющей среди деревьев, я резко вывернул руль и поехал навстречу солнцу. Ряды пшеницы у дороги были смяты и вдавлены в землю. Скоро поля скрылись и начался лес. Проехав мимо громадных дубов, закрывающих ветвями солнце, я поставил машину возле красного курятника и вышел. Сразу же меня оглушил гомон птиц; несколько перепуганных кур удирали в лес, петляя из стороны в сторону.

Сперва я заглянул в курятник. Запах чуть не сшиб меня с ног. Он казался еще сильнее, чем в тот раз, когда я помогал тете Ринн собирать яйца. Две или три птицы хлопали крыльями на своих насестах. Их стариковские головы повернулись ко мне; круглые глаза смотрели, не мигая. Я осторожно вышел.

Две курицы уже забрались на капот “нэша”. Я направился к дому, который выглядел темным и пустым. Здесь листья полностью закрывали небо, и солнечный свет лишь немного раздвигал их своими лучами.

Тот, кто боялся.

Тот, у кого руки в крови.

На подоконнике в кухне стояла тарелка, накрытая красно-белой салфеткой. Я откинул ткань. Это была лефса, уже покрытая зеленоватым налетом плесени.

Она лежала в спальне, посередине своей двуспальной кровати, накрытая желтоватой простыней. В нос мне ударил медный запах. Я знал, что она мертва, еще до того, как коснулся ее тела. Белые волосы рассыпались по подушке. Я подумал, что она умерла два или три дня назад – быть может, именно тогда, когда тело Пола Канта вытаскивали из-под обгорелых остатков Волшебного Замка или когда я отбивал собственное тело у призрака. Я отпустил ее одеревеневшую руку и пошел звонить в полицию.

– Ох, черт, – сказал Дейв Локкен после первых моих фраз. – Вы там? С ней?

– Да.

– Вы ее обнаружили?

– Да.

– На ней есть какие-нибудь... э-э... следы? Что-нибудь, указывающее на причину смерти?

– Ей было девяносто четыре года, – сказал я. – По-моему, это достаточная причина смерти.