Питер Страуб - Голубая роза. Том 2

– Не только вы, я тоже. – Хоус улыбнулся сам себе. – Иногда я просто не мог поверить в то, что он вытворял.

– Это было шоу, – сказал я.

– Да. – Он задумчиво отвел взгляд. – Великий человек был. Не от мира сего.

– Я в некотором роде свидетель этого, – сказал я. – Я брал у него то интервью, что было опубликовано в «Даунбите».

– О! – Хоус впервые за всю беседу посмотрел на меня с искренним интересом. – Да, это действительно рассказывал он.

– Большую часть по крайней мере.

– Вы кое-что приврали?

Теперь он смотрел с еще большим интересом.

– Мне нужно было сделать интервью читабельным.

– О да, конечно. Нельзя же было вставлять все его «динь-динь» и «дин-дон».

Это были элементы собственного кода Хэта. Хоус улыбнулся этому воспоминанию.

– Когда он хотел сыграть блюз в соль мажоре, он просто наклонялся ко мне и говорил: «Сольз, по-жал-ста».

– Вы хорошо были с ним знакомы? – спросил я в полной уверенности, что ответ будет отрицательным: я не думал, что кто-то мог близко знать Хэта.

– Достаточно хорошо, – ответил Хоус. – Пару раз, примерно в пятьдесят четвертом – пятьдесят пятом, он приглашал меня к себе в гости, в дом его родителей, я имею в виду. Мы сдружились во время музыкального турне, и дважды, когда были на юге, он спрашивал, не хочу я ли поесть хорошей домашней еды.

– Вы были в его родном городе?

Он кивнул.

– Его родители принимали меня. Они были интересными людьми. Его отец, Рэд, был, наверное, самым светлым из чернокожих, которых я видел. Он даже мог сойти за белого, но не думаю, что такая мысль когда-либо приходила ему в голову.

– Семейный ансамбль тогда еще существовал?

– Нет, по правде говоря, я не думаю, что к концу сороковых у них было достаточно работы. В самом конце они приглашали саксофониста и барабаншика из школьного ансамбля.

– Отец его был дьяконом или что-то в этом роде?

Хоус поднял брови.

– Нет, Рэд был баптистским священником. Он управлял церковью. По-моему, это он и организовал ее.

– Хэт рассказывал мне, что его отец играл на пианино в церкви, но...

– Если бы он когда-нибудь оставил служение Господу, из него вышел бы знаменитый пианист.

– Должно быть, в окрестностях была еще одна баптистская церковь, – сказал я, пытаясь найти объяснение наличию двух баптистских священников.

Но почему тогда Хэт не упомянул, что его собственный отец, как и отец Ди Спаркса, был служителем церкви?

– Ты шутишь? Да там едва хватало денег на то, чтобы хоть в одной церкви проводились служения.

Хоус посмотрел на часы, кивнул мне и придвинулся ближе к крайнему из музыкантов за стойкой.

– Можно мне задать вам еще один вопрос?

– Ну, предположим, – сказал он несколько нетерпеливо.

– Хэт не поразил вас своей суеверностью?

Хоус ухмыльнулся.

– Да, он был очень суеверен. Он говорил, что никогда не работает на Хэллоуин – он даже не выходил из своей комнаты в этот праздник. Именно потому он и оставил биг-бэнд, если вы не знали. Они начинали гастрольный тур на Хэллоуин, и Хэт отказался ехать. Он просто уволился. – Хоус наклонился ко мне. – Я скажу вам еще одну забавную вещь. У меня всегда было чувство, что Хэт до смерти боялся своего отца – я думал, что он приглашает меня в Хэчвилл с собой, чтобы я был вроде буфера между ним и отцом. Никогда этого не понимал. Рэд был высоким, сильным мужчиной в годах, и я почти уверен, что в молодости он позволял себе развлекаться с дамами, священник он там был или нет, но я никак не мог понять, почему Хэт боится его. В любом случае, стоило ему зайти в комнату, и Хэт сразу замолкал. Забавно, правда?

Должно быть, я выглядел совершенно сбитым с толку.

– Хэчвилл?

– Они там жили. Хэчвилл, Миссисипи, – недалеко от Билокси.

– Но он говорил мне...

– Хэт редко отвечал на вопросы прямо, – сказал Хоус. – И не позволял фактам выстраиваться в складную историю. Можно задать себе вопрос почему? Ответ будет прост – потому что это был Хэт.

После следующего сета я пошел назад в свою гостиницу, размышляя по дороге об истории, рассказанной мне Хэтом. Было ли там вообще хоть что-то правдой?

Тремя неделями позже я освободился после собрания правления в центре Чикаго раньше, чем предполагал, и вместо того, чтобы отправиться в бар вместе с другими блуждающими корпоративными призраками вроде меня, выдумал историю об обеде в кругу родни. Я вовсе не хотел признаваться своим коллегам, приверженным, как и все люди бизнеса, агрессивным развлечениям типа выпивки и охоты на женщин, что собираюсь отправиться в библиотеку. Недолгая дорога в Миссисипи, хорошая комната. Что ж, пора выяснить раз и навсегда, что было правдой в истории Хэта.

Я еще не все забыл из того, чему научился в Колумбийском университете, – я помнил, как разыскивать нужную информацию.

В главной библиотеке служащий снабдил меня диапроектором и слайдами с полным содержанием ежедневных газет Билокси и Хэчвилла тех времен, когда Хэт был одиннадцатилетним мальчиком. Я нашел три газеты, две выходили в Билокси и одна в Хэчвилле, но мне нужно было просмотреть только номера, датируемые концом октября – серединой ноября. Я искал упоминания об Эдди Граймсе, Элеоноре Мандей, Мэри Рэндольф, Эбби Монтгомери, семье Хэта, Задворках и о ком-нибудь по фамилии Спаркс.

Газета «Блейд» из Хэчвилла содержала много ссылок на все эти места и имена, но газеты из Билокси содержали не меньше – в Билокси не могли скрыть наслаждения под маской ужаса, вызванного в душах людей невообразимыми событиями в маленьком, по общему мнению, приличном городке в десяти милях к востоку. Билокси был выше, чище, лучше, Билокси был возмущен и повергнут в трепет. В Хэчвилле пресса неизменно сохраняла оптимизм и чувство собственного достоинства: когда в городе появилось зло, правосудие, официальное и неофициальное, справилось с ним. Хэчвилл был шокирован, но горд (по крайней мере делал вид), а Билокси любовался сам собой. В «Блейд» все новости освещались очень подробно, а газеты Билокси предлагали выводы и предположения, недопустимые для версий, выдвигаемых в Хэчвилле.

Требовалась газета Хэчвилла, чтобы подтвердить или поставить под вопрос историю Хэта, а пресса Билокси давала ключ к ее пониманию.

Бывший заключенный, чернокожий по имени Эдвард Граймс, каким-то образом уговорил или силой принудил Элеонору Мандей, молодую белую женщину, умственно недоразвитую, пойти с ним в место, описанное по-разному: «позорное пятно на репутации города» («Блейд») и «притон порока» (Билокси). Потом, после «совершения оскорбительных и жестоких действий над человеком» («Блейд») или «действий, которые здравомыслящий человек не может даже вообразить, не то что описать» (Билокси), убил ее, предположительно, чтобы заручиться ее молчанием, а потом похоронил тело рядом с «запущенным жилищем», где он нелегально производил и продавал спиртное. Полиция штата и местное отделение, слаженно действуя, нашли тело, определили Граймса убийцей и после обыска в его доме при аресте загнали его на склад, где убийца и погиб, отстреливаясь от полицейских. На передовице «Блейд» в полстраницы красовалась фотография распахнутых дверей склада и стены, испещренной кровавыми пятнами. Весь штат Миссисипи, и Хэчвилл, и Билокси объявили, что вздохнули с большим облегчением.