Брэм Стокер - Граф Дракула, вампир (сборник)

Полночь с 3 на 4 октября.

Я думал, вчерашний день никогда не кончится. Я стремился поскорее заснуть, почему-то слепо веря, что, проснувшись, обнаружу какую-то перемену, а всякая перемена в нашем положении будет к лучшему. Прежде чем уйти спать, мы еще обсуждали наши дальнейшие планы, но не пришли к единому мнению. Мы знаем только, что у графа остался единственный ящик и что лишь ему известно, где этот ящик находится. Если он пожелает в нем спрятаться, то в течение многих лет мы ничего не сможем предпринять; и между тем даже мне от этой мысли страшно, я не смею о том и подумать. Знаю одно: если и может быть на свете женщина, являющая собой само совершенство, то это она, моя опозоренная бедняжка! Рядом с ее состраданием, которое она выказала вчера вечером и за которое я люблю ее в тысячу раз больше, моя ненависть к этому чудовищу достойна презрения. Господь не допустит, чтобы мир потерял столь благородное создание. В этом моя надежда! Мы несемся на подводные скалы, и Бог — наш единственный якорь спасения. Слава Богу! Мина спит спокойно, без сновидений. Я боялся, что сны ее будут такие же страшные, как и действительность, вызывающая их. После захода солнца я впервые вижу ее такой умиротворенной. Лицо ее засияло тихим спокойствием, как будто его освежило дуновение весеннего ветерка. Сначала мне показалось, что это отблеск заката на ее лице, но теперь я вижу в этом нечто более важное. Я не сплю, хотя и устал, устал до смерти. Но я должен уснуть, потому что завтра надо все обдумать, я не успокоюсь, пока...

Позднее.

Я все-таки, по-видимому, заснул, так как Мина разбудила меня. Она сидела в постели с искаженным от ужаса лицом. Я все видел, так как мы не гасили света. Она закрыла мой рот рукой и прошептала на ухо:

— Тише! В коридоре кто-то есть!

Я тихо встал и, пройдя через комнату, осторожно отворил дверь.

Передо мной с открытыми глазами лежал мистер Моррис, вытянувшись на матрасе. Увидев меня, он сделал рукой предупреждающий жест и прошептал:

— Тише! Идите спать, все в порядке. Мы будем по очереди здесь сторожить. Мы приняли меры предосторожности.

Решительность в его взгляде не допускала дальнейших возражений, так что я опять вернулся к Мине и сообщил ей обо всем. Она вздохнула, и на ее бледном лице мелькнула едва заметная улыбка, когда она, обняв меня, нежно промолвила:

— Да поможет Бог этим добрым смелым людям!

С тяжелым вздохом она опустилась на кровать и вскоре снова заснула. Я не сплю и записываю все это, но надо попытаться опять уснуть.

4 октября, утром.

В течение этой ночи я еще раз был разбужен Миной. На этот раз мы успели хорошо выспаться, так как серое утро уже глядело в продолговатые окна и язычок пламени на лампе казался лишь бледным пятнышком.

— Скорее позови профессора! — сказала она торопливо.— Мне нужно его немедленно видеть.

— Зачем? — спросил я.

— У меня появилась одна мысль. Думаю, она зародилась и развилась ночью, так что я этого не знала Мне пришло в голову, что профессор должен загипнотизировать меня до восхода солнца, и тогда я сумею многое рассказать. Иди скорее, дорогой мой. Времени осталось мало.

Я направился к двери. Доктор Сьюард лежал на матрасе и при моем появлении быстро вскочил.

— Что-нибудь случилось? — спросил он в тревоге.

— Нет,— ответил я,— но Мина хочет сейчас же видеть Ван Хелсинга.

— Я схожу за ним,— сказал он, бросаясь в комнату профессора.

Минуты через две-три Ван Хелсинг стоял уже совершенно одетый в нашей комнате, в то время как Моррис и Годалминг у дверей расспрашивали доктора Сьюарда. Увидев Мину, профессор улыбнулся, чтобы скрыть свое беспокойство, потер руки и сказал:

— О дорогая мадам Мина, это действительно перемена к лучшему. Посмотрите-ка, Джонатан, мы вернули себе нашу Мину, она точно такая же, какой была всегда.

Затем, повернувшись к ней, он бодро сказал:

— Ну, чего вы от меня хотите? Ведь недаром же вы меня позвали в такой неурочный час.

— Я хочу, чтобы вы меня загипнотизировали,— ответила она,— и притом до восхода солнца, так как я чувствую, что смогу говорить свободно. Торопитесь, время не терпит!

Не говоря ни слова, он заставил ее сесть в постели.

Затем, устремив на нее пристальный взгляд, он стал делать пассы, водя руками сверху вниз. Мина неотрывно смотрела на него несколько минут. Пока эго продолжалось, сердце мое стучало как отбойный молоток — я чувствовал, что наступил решающий момент. Постепенно глаза Мины начали смыкаться. Она замерла. Лишь по едва заметному колыханию груди можно было понять, что она жива. Профессор сделал еще несколько пассов и затем остановился; я видел, что с его лба струится пот. Мина открыла глаза, но теперь она казалась совсем другой женщиной. Глаза ее глядели куда-то вдаль, а голос звучал как-то мечтательно, чего я прежде никогда не слышал. Профессор поднял руку, призывая к молчанию, и приказал мне позвать остальных. Они вошли на цыпочках, заперли за собой дверь и встали в ногах постели. Мина их, видимо, не замечала. Наконец Ван Хелсинг нарушил молчание, говоря тихим голосом, чтобы не прервать течение ее мыслей.

— Где вы?

— Не знаю,— раздалось в ответ.— У меня нет места.

На несколько минут опять воцарилась тишина. Мина сидела без движения перед профессором, вонзившим в нее свой взор, остальные едва осмеливались дышать. В комнате стало светлей. Все еще не сводя глаз с лица Мины, профессор приказал мне поднять шторы. Я исполнил его желание, и розовые лучи солнца расплылись по комнате. Профессор сейчас же продолжил:

— Где вы теперь?

Ответ прозвучал как бы во сне, но в то же время осмысленно. Казалось, она пытается что-то уяснить себе. Я слышал раньше, как она тем же голосом читала свои стенографические записи.

— Я не знаю. Все мне чуждо!

— Что вы видите?

— Я ничего не могу различить, вокруг меня темно.

— Что вы слышите? — В терпеливом голосе профессора было заметно напряжение.

— Плеск воды; она журчит и волнуется, точно вздымая маленькие волны. Я слышу их снаружи.

— Значит, вы находитесь на корабле?

Мы переглянулись, пытаясь прочесть что-либо на лицах друг у друга. Мы боялись даже думать. Ответ последовал быстро:

— О да!

— Что вы еще слышите?

— Шаги людей, бегающих над моей головой; кроме того, лязг цепей и грохот якоря.

— Что вы делаете?

— Я лежу спокойно, да, спокойно, будто я уже умерла!

Голос ее умолк, и она задышала, как во сне, глаза закрылись.

Между тем солнце поднялось высоко, и наступил день. Ван

Хелсинг положил руки на плечи Мины и осторожно опустил ее голову на подушку. Она лежала несколько минут, как спящее дитя, затем глубоко вздохнула и с удивлением посмотрела на нас.