Pferd im Mantel - Очищение молитвой [Неоконченное]

— Сел?! — продолжал нависать над столом гневающийся батюшка во всеобщей повисшей тишине. — Теперь ответь мне: какие бесы тебя одолели, капитан, что ты сквернословил так?! Не стесняйся — у нас тут рука набитая. Всех изгоним! Или русский язык, на котором исстари изъяснялись наши предки, писалась величайшая литература и поэзия — иссяк?! Я так не думаю! Или на твоей родине так принято, невзирая на седины старцев, браниться, как чёрт на язык положит?! Я так не думаю! Гнев — лютый грех, вкушённый от самого Врага, будь он неладен! Гнев и гордыня — погубят быстрее пули. Про свою душу не радеешь, озирая происходящее — о наших подумай! Верх глупости — подобным способом бесов приманивать сюда, где собрались люди совет держать, как дальше жить в угоду Господу и Врагу на посрамление! Или не ведаешь — кто первым является к нам на наши грехи и нерадения?! Что глаза опустил, капитан?

— Простите, батюшка! — втянув в плечи голову как-то невнятно пробормотал Звиад.

— Бог простит!!! — махнул рукой старец. — Не наше дело — судить да прощать, а мы сегодня и так уже осудили довольно. На смерть осудили! Она, может, ему и по заслугам. Велик спуд содеянного, и, памятуя о живых и спасшихся, верю, что решение это воистину правильное. Но всё ж — это грех, и его ещё замаливать предстоит. Не лежит моё сердце на это, однако, против общего мнения не пойду. Не люди для Церкви, но Церковь для людей. Понимаю я и тебя, капитан. Но послушай сперва, что расскажу я тебе, а потом уж решай, как поступать. Не давай бесам волю решать за себя.

Звиад снова попросил прощения у всех присутствующих, покаявшись на гневливость и нетерпимость к ущемлению своей воли. Его уже отпустило, и как обычно с ним случалось, за приступом неконтролируемого гнева приходил стыд. Отец Паисий, возвратившись в своё обычное, мирное состояние, вернулся за стол, и обозрев собрание, продолжил:

— Вы у нас тут гости, люди новые. А мы живём тут. Сами знаете — много страшного, непонятного теперь происходит. Умный человек задумается, присмотрится, постарается разобраться — если сможет. А дурак будет орать и шарахаться от собственной тени. Сим поведением обретёт себе скорую могилу; и это хорошо, если могилу, а не иное какое страшное состояние. Это я говорю не к тому, чтобы обидеть вас как-то. Прошу прощения, если уж так вышло. Это я к тому, что не стоит вот так просто относиться теперь ко всему новому и непонятному вокруг нас. Кто знает, что нам теперь на пользу из того, а что — во вред? Так вот, ты спрашивал о Маше, Звиад. Я расскажу. О, у этой девушки весьма, весьма странный дар! Время от времени она видит некие существенные моменты из будущего. Именно — существенные, это ключевое слово. Кроме того, может сказать многое о человеке, дотронувшись до него. Вот как с тобой сегодня. Словам и предостережениям её мы доверяем. Даже я, священник православный, по чину своему и уставам Церкви вроде бы должный пресекать подобное и отвращать от сего своих прихожан, сдаюсь. А потому, что рекомое ею имеет обыкновение исполняться. Во многом оказала Маша помощь общине и от многого, исполнившегося в последствии, предостерегла. Человек она загадочный, малообщительна, скрытна. Видения эти ею весьма дорого ей стоят, забирают силы и здоровье. Таков уж расчет за этот её дар — или крест — уж я не знаю. Фёдор говорит дело, но решать тебе…

— Позвольте перебить, батюшка! — вклинился в речь священника Срамнов.

— Говори, Федя! — кивнул отец Паисий.

— Звиад, сам видишь. Верно отец Паисий говорит — тебе решать. Хочешь размотать его сегодня — твоё дело. Я понимаю, что вам не терпится, но сам же сказал — многое надо бы узнать у него, а вытянуть не получается. Я подумал тут — его смерть ведь может и подождать. Куда она денется? Хуже того для Окулиста само ожидание. «Нико» со Стивеном Сигалом смотрел? Помнишь: «Ожидание смерти хуже самой смерти»? Эту мудрость в полном объёме можно позволить прочувствовать королю людоедов. Кроме того, когда Маша очухается, она пощупает этого нелюдя, и все твои вопросы получат ответы. Это я тебе обещаю. Ну что?

— А что с Машей? — удивлённо спросил Пётр Васильевич. — Вроде как нормальная была…

— А, да, простите. — щёлкнул пальцами Фёдор. — Главное-то и не сказал — Звиад сбил с понталыги своим выступлением. Так что — сеанс у неё, еле домой дотащил.

— Опять — двадцать пять! — схватился за голову староста. — Откачали? Что говорила?!

Все собравшиеся за столом, включая парней Гамишвили, как-то резко подобрались, во все глаза уставились на Фёдора. Как обухом по голове — иначе и не скажешь. Отец Паисий неодобрительно покачал головой — мол, что мы тут обсуждаем-то? С этого надо было начинать!

В пророчества Марии верили все. Включая и клир; а как тут не поверишь-то когда всё на глазах делается?! По сану и церковным канонам батюшки как бы должны пресекать всякие поползновения пророчествовать да кликушествовать — издревле принято считать, что всё это от лукавого; суть маловерие, безверие от которых, прости Господи, и до колдовства и волхвования рукой подать. Но то издревле! А теперь-то уж иные времена. Как осудить девчёнку, коли она на общее благо крест свой подняла. А то, что крест сей весьма тяжек, сомнений не было — после каждого «сеанса» принимала страшные страдания девка. Из дому неделями не выходила, да что там: не вставала даже. Вот как пил её жизненные силы этот дар, во зло или во благо проявленный Богом. Поперву, как Маша только появилась на Селе — а эта история всем известна — особого значения её словам никто и не придавал. И то: не до того людям было. Странная какая-то девка — нелюдимая, неразговорчивая. Спросишь что — то ли ответит, то ли — нет. Поди знай, что у неё на уме. Подойдёт, бывало, к мужику, дождавшись, когда он, попрощавшись с товарищами по бригаде, усталый поплетётся с площади домой. Подойдёт, и как отрубит: «Помрёшь скоро!». Мужик, допустим — (а чего допускать?! Так оно и было: случай известный.) — весь день лес валил в бригаде Михалыча, устал как чёрт, ноги не держат. А тут — такое. «Да и иди ты, юродивая!». «Пойду. А ты готовься — третьего дня тебя лесиной убьёт. Исповедайся. В доме дела доделай. Как помрёшь, кто матке поможет? И бабе, с которой ты в бляду живёшь, отлуп дай заранее — ей жить ещё, а тебе нет.» «Да пошла ты, курва чёртова!» — исторгнет проклятие лесоруб, а всё ж, домой поплетётся со спудом на сердце. Глядь, а так и вышло, как девка сказала — третьего дня, точь в точь, замешкается, а ствол сосновый ему аккурат по голове…

Много всего предрекла Наша Маша, и всё в точности исполнялось. Вот только соль вся в том, что «видела» она эпизодами, но каждый из них для общины был крайне важным, существенным. Сказать, что Маша предрекала всё, что случиться — солгать значит. Нет; дар её работал иначе. Но критические проблемы и трагедии, сопутствовашие новой жизни Села Кушалино, практически все были обрисованы Марией заранее. Беда в том, что даже узнав, изменить многое было уже нельзя… Что касается непростых взаимоотношений отца Паисия и Марии и их эволюции от неприязни до практического сотрудничества, то в них тоже есть своя тайна. Отец Паисий просыпался с ней и ложился — с тайной, конечно, а вы что подумали? Жгла она ему сердце, словно калёным прутом жгла. И жил с ней старец все эти годы, стараясь замолить, забыть — да как?! И винил себя, только себя, и мудрствовал наедине с собой долгие ночи, а покой так и не приходил к старику. Отчего так?