Pferd im Mantel - Очищение молитвой [Неоконченное]

А вот от чего. В ту ночь заснул отец Паисий в храме. Умаялся. Шли первые месяцы. Страшно было, очень страшно. И вдруг — топот в храме среди ночи. Сам наказал двери на ночь не затворять, и вот, тревожный знак. Мигом скинув дремоту, старик перекрестился и вышел в неф из ризницы, где прикорнул. Увидев пастыря, в ноги ему, протиравшему слипшиеся от тревожного сна веки, бросилась старушка.

— Батюшко! Срам мне. Простите, родненький, что разбудила-то. Вон что случилось-то!

— Встаньте, встаньте. Пол холодный. Что произошло? — тревожно спросил отец Паисий, поднимая с колен бабку.

— Да что!!! У Машки-то этой ить припадок! Ить я соседка ейная. Дак вот. Её ж к Акимовне в дом поставили, так? А я ж в соседнем доме, что через дорогу живу. Дык спать легла. А та орёт! И воет аж — страсть Господня! Словно режут заживо, прости Господи! А мало что?! Вон, на дворе времена какие! И то — а ну как покойник явился? Что ж я, стоять и смотреть буду, как жрёт, окаянный, живых?! Я-то топор подхватила да на двор. Вижу, у Акимовны-то огонёк в окне затеплился. Ага, думаю, не покойник всё же. Небось, опять жиличка ейная, Машка энта, дурит.

— Так в чём дело-то? — удивлённо спросил батюшка, огорчённый тем, что поспать опять не удалось, и из за чего? — Вы, матушка, суть говорите.

— Дык а я про что? — всплеснула руками старуха. — Покрестилась, да пошла к Акимовне. Стучусь, да та не отпирает. Что ж такое-то?! Да я-то знаю, что Акимовна вечно дверь на дворе открытой держит. Худая она у ей, не запирается. Ну я шмыг — да на мост. Ну, вхожу. Гляжу — девка-то на полу лежит, а Акимовна над ней хлопочет. Я ей в глаза-то глянула — ой, батюшки — светы! — закóченные оне у ней. Я и подумала — неживая! Подымется щас — и пожрёт ить, как оне делают, када встанут. А Акимовна над нею причитает:: «Доченька! Машенька!» Я и говорю тогда: «Помёрла? Дык давай, Акимовна, сделаем с ней как надо, пока не поднялась!» А Акимовна мне: «Дак не померла она, Авдотья! Приступы у ней. Больная она такой болезнью!» Я тогда перекрестилась — грех-то какой! Топор бросила, да давай соседке помогать. Мужиков-то нет — что у меня, что у ней. Вот, вдвоём девку на кровать затащили. Лежит, глаза закóченные, зрачков не видать. Страх! Что ж делать-то? Надо, видать, фершала кликать нашего, кабы не помёрла. Греха не оберёшься. И тут она как заговорит! Да страшно так, как не своем голосом! Батюшки — светы! И вот что мы услыхали от её. Говорит, мол, как старший у мужиков всех соберёт ехать в мёртвый город, так съездят дважды, а на третий умруны всех съедят. Вот прям так и говорит. И, говорит, изменить это никак не можно. Всех, мол, сожрут. И только один вернётся. Толстый мужик, говорит, про мясо запамятовал — от того всё и случится. Я покумекала, и думаю, старший мужик — то про Гришку сказано, а мёртвый город, кажись, Калинин получается. Вот, не знаю таперича, что и думать. Страсти ведь какие же! И то, вроде мужики до Калинина не собирались — Егор Важенин, сосед ить мой, с ими, с Гришкой же ходит. Небось сказал бы. Вот я к Вам и поторопилась. Можа, и важное это что.

Отец Паисий, выслушав старуху, огладил рукой бороду.

— Ну что сказать тебе на это? Дивлюсь я на вас. Вроде уж какие знаки Господь дал — а вы всё те же, всё туда же. Мало ли всякой бесовщины вокруг твориться?! Нет, вам мало. Грех на грехе, и грехом погоняет. Верите во всё, во что верить не стоило бы, а про истинную Веру имеете крайне скудное понятие. Казалось бы — ну припадок у девушки. Вон что вокруг: удивительно ли, что люди не выдерживают? Мёртвые встали, едят от живых, и надо бы задуматься о душе… Но где там! Кромешная бесовщина, глухая — вот что вас увлекает… И не лень в ночи бежать было! А ведь мужики каждую ночь по десять — пятнадцать ходунов упокаивают! Всё! Ступай; да обхода на паперти дождись. Сама не ходи, дождись. Проводят. А то ещё мне грех. — в сердцах высказал старухе раздосадованный отец Паисий.

Понурая, старуха направилась к выходу, косясь на темнеющие иконы, крестясь.

Те, кто бывал в наших церквях ночью, когда священники, отслужив, покинули уж Божий дом до раннего утра; когда свечницы потушили уж все свечи, собрав огарки; когда ты остаёшься один на один с таинственным храмом, с его тенями по углам, едва теплящимися неугасимыми лампадами; те знают, как всё преображается в церкви в эти ночные часы. Кажется, что храм приобретает невероятный размер, как бы раздувается, наполненный тайной, которая прячется где-то в служебное время. Кажется, что потолок, с его росписями, библейскими старцами, Богоматерью, и Небесными Силами, растворяется, открывая путь прямому общению человека с Богом. Особому общению, один на один, которому в эти часы никто и ничто не в силах помешать. Падает тьма, она совсем не страшная в храме, нет. Лишь тусклый свет лампад да светятся отблеском Луны и звёзд оконца еле угадываемого барабана, игря и маня, отражаясь от стекла, укрывающего чтимые образа, от паникадила. Тяжело глядят угадываемые в этом тусклом свете очи Святых, старцев, мучеников. Иногда кажется, что они что-то хотят сказать тебе, да ты не слышишь, не можешь слышать их тихого голоса. Но если замрёшь, станешь тихо перед иконостасом, зажмуришь глаза, ты услышишь… Дивные, небесные звуки спящего древнего храма! Есть ли большее умиротворение в этом озлобленном мире?! Многим ли мирянам дал Господь испытать это чудесное ощущение, когда ты с каждой минутой всё глубже и глубже погружаешься в дивный мир настоящей, живой Церкви? Увы, для большинства современников это пустое. И, если в душе не теплится хотя бы крохотная искорка Веры, такой опыт может вполне стать дорогой в безумие…

Отец Паисий, отправив старуху, замер, вслушиваясь в тишину своего храма. Он привык к этому; он любил постоять вот так в тишине, закрыв глаза, пытаясь услышать пульс древней церкви. Велика и горестна её история. Каждый кирпичик, каждая колонна хранит память о бедах людских, о делах и чувствах её прихожан, всех, от первого, ступившего на её порог, до последнего. Если Бог даст, их голоса, молитвы, творимые в вере, в надежде на доброе Божье произволение, укрепят и ныне старого пастыря, бывшего воина, монаха. Когда всё рушиться и надеяться больше не на что, люди идут к старцу, несут ему свои горести, имея последнюю надежду, что его святая молитва размягчит Господа, посетившего их бедами за сонмы творимых грехов. И это правильно, молитвы святых отцев, безусловно, помогают там, где всё иное — сдалось, оказалось бессильным. Но кто может помочь старцу?! Один лишь Бог.

— Рассказывай. Что говорила?! — дав знак присутствующим не галдеть, хранить тишину, вопросил отец Паисий Фёдора.

— Говорила вот что. — начал Фёдор. — Это уж как помню. В общем, смысл такой. Грядут некие перемены…

— Какие, конкретно? — не давая Срамнову вздохнуть, лупил вопросами отец Паисий.