Pferd im Mantel - Очищение молитвой [Неоконченное]

— Ладно, давай сразу, как у хирурга-стоматолога. Что скажешь на мысль всем вам сюда, в Кушалино, перебраться? Могу привести тебе сейчас кучу доводов «за», если нужно.

— Вот так вот сразу замуж, не пообнимавшись даже и не попробовав?! А ты вообще уполномочен, Федя, таки предлжения выдвигать?

— А чего откладывать? Всё равно к этому придём. С твоих слов, житуха у вас там не сахарная, а мародёрку ты не поощряешь. Стволами и патронами сыт не будешь, а война на горизонте. Маша не прмахивается, сам увидишь. Так чё мяться, как девкам?! Это тебе не предложение, чтоб ты знал. Это, Звиад, тебе моя поддержка в твоих собственных мыслях, а именно такие они у тебя в голове и крутятся, со вчерашнего дня уже. Неважно, кто озвучит — я или, скажем, Русков. Важно, чтобы мы с тобой сейчас поняли отношение каждого к этому вопросу.

— У вас тут что — все такие?!

— Какие?!

— Ну, как эта, Маша ваша.

— Чё, нечего возразить?! — поддел капитана Срамнов.

— Нечего. Всё, что ты сказал — обо всём этом сегодня ночью думал…

— Не ты один.

— Но, понимаешь, я тоже сам такие решения единолично принимать не могу.

— Конечно. Просто скажи: ты готов?!

— Я — да. Но как это всё технически осуществить…

— Всё. Я тебя услышал. Пошли.

Вернувшись в дом, Фёдор протолкался к отцу Паисию, окружённому мужиками и чего-то им втолковывающему. Пробравшись, прошептал на ухо настоятелю — нужно срочно на два слова, важнейший вопрос. Выведя старца на улицу, Фёдор кратко и доходчиво разобрал перед ним суть вопроса и не пожалел — острый ум отца Паисия схватывал главное цепко, выделяя из контекста и строго расставлял приритеты. Ещё раз поблагодарив Господа, что обратился к батюшке, а не к Рускову, чтобы расшевелить которого нужно невероятное терпение, выдержка и везение, Фёдор вернулся к Звиаду, уже обсуждавшему возникшую тему со своими ребятами.

— Ну что? — спросил его капитан, когда Срамнов подошёл к ним.

— Предложение незамедлит быть озвученным. — улыбнулся он в ответ. — Пошли в дом. Батюшка выдвинет, и посмотрим.

Фёдор ожидал от Совета куда более приглушённой реакции, но когда батюшка, неожиданно взял слово после перерыва и бедатов и озвучил предложение, ожидаемого всплеска эмоций не последовало. На миг воцарилась тишина, разрядил которую Михалыч:

— А чё, мужики? Всё правильно. Давайте к нам, у нас хорошо. А вместе — только лучше будет. А где селить — это вообще не вопрос. Вон, Хохловка брошенная стоит, да и в МКМе пустых домов хватает. Надо будет — руки из жопы достанем, и срубы к зиме поставим вам. А со жратвой у нас давно проблем нету. И от гражданских войско ваше разгрузим — работы у нас тут на всех хватит. Знайте себе, мародёрствуйте на общий котёл!

И хотя Звиад то и дело открещивался от того, чтобы озвучить ожидаемое решение, чувствовалось, что оно уже принято. Со всех сторон сыпались доводы и реплики, каждый старался донести что-то своё. По глазам Семчука и остальных парней капитана, сгрудившихся вместе с местными под распахнутыми окнами Сельсовета и жадно вслушивавшихся в ход дискуссии снизу, можно было увидеть как радовались бойцы такому исходу. Всего день как в Селе, а понравилось тут. Неудивительно: после казённых общежитий центра в виду мёртвого Торжка, после скудного рациона, Кушалино казалось им чем-то наподобии Москвы семилетней давности для жителей периферии.

Собрание затянулось до темноты, и уже выйдя под звёзды из Сельсовета, Фёдор, Иван и Политыч жадно закурили. Разминая руками шею, подошёл Волчок, немного погодя — Валера Паратов. Выход отложили на послезавтра — и люди отдохнут, и подготовиться успеют. Звиад, отмахнувшись от приглашения, направился со своими в клуб, где их поселили. Покурили, подивились тому, как легко прошло фантастическое, в общем-то, предложение отца настоятеля. Отдав свой мотоцикл Волчку, который был тут же осёдлан им и примостившимся сзади Паратовым, Фёдор махнул рукой:

— Пусть себе тешатся! Пешочком, по каменке?

— А пошли! — забросив за спину автомат, кивнул Ваня. — Выспимся хоть завтра как люди.

Выдохнув, Политыч достал из кармана свой вездесущий динамо-фонарик, и покруичавая время от времени ручку, направился с площади, а за ним и Фёдор с Иваном. Шли неспеша, вполголоса обсуждая значительные события этого дня. Чего шуметь-то?

— Мужики, а красотища-то какая, гляньте! — остановился и задрал в звёздное небо голову, справляя малую нужду Иван.

— Ты не в небо смотри, а по сторонам. — едко заметил на это Политыч. — А то какая ерунда хвать тебя за хер, и в кусты.

— Не романтичный ты мужик, Политыч. — парировал колкость Ваня, застёгивая портки. — Я ему о вечном, а он мне про хер.

— Не про хер, чудак ты, а про безопасность! Ладно, звездочёт, пошли уже!

А если бы Политыч и действительно был несколько более романтичной натурой и не вернул своим ехидным замечанием Ивана со звёздных небес на грешную землю, то, понаблюдав за ночной бездной ещё хотя бы минуту, тот бы увидел, как пересекает зодиак крошечная мигающая точка — спутник. А если предположить, что вместо ночной тьмы было бы дневное время, то внимательно всматривающаяся в мониторы Алевтина, на которые передавалась картинка со спутника, могла бы при желании увидеть своего мужа, Фёдора.

Но увы, была ночь.

Как представить себе то, о чём думает человек перед смертью?

Нет, не так.

О чём он думает, понимая, что возможно уже завтра он встретится с ней? Здесь ключевое слово — возможно. Знать наверняка и предполагать — отнюдь не одно и то же. Смерть пугает уже сама по себе. Не верьте досужим языкам — смерти боятся все. И герои, и трусы, и государственные деятели, и бомжи, и проститутки, и финансовые консультанты, каждый — и все, как один мы боимся смерти. Возможно, людям, знающим наверняка, что в скорой перспективе эта встреча состоится, в какой-то мере проще. Неизбежность примиряет нас с закономерным финалом; но куда страшнее осознание возможной, но отнюдь не неотвратимой смерти. В это стоит вдуматься.

Огромна бездна, разделяющая обречённого онколонического больного в хосписе и пехотинца, занявшего позицию и ожидающего сигнала к атаке. Первый, пережив уже период кричащего несогласия с несправедливостью жизни, с осознанием того, что то, о чём боялся и думать, страшная неизлечимая болезнь, случилась не с кем-то другим, а именно с ним, смирился. Второй, пока вполне живой и здоровый, отгоняет тревожные мысли, поглядывая на своих замерших перед броском товарищей.

Мозг первого уже пришпилен наркотическими препаратами, дарующими временное облегчение от боли и погружающими угасающий разум в мир иллюзий и теней, и возможно, бедняга даже призывает этот момент, не желая проживать свой остаток в понимании своей обречённости. Мозг второго лихорадочно передёргивает мысли, отгоняя ту одну, самую страшную, стараясь зацепиться за что-то малозаметное — за облако в небе, травинку, жука, ползущего по ней. Только не думать о возможной смерти, иначе паника. Стоит сдать, и в сердце прокрадывается мерзкий холод. Паника — гарантия неадекватной реакции на стремительно развивающуюся ситуацию боя, верная смерть. Сжимая в кулак волю, сердце колотится всё быстрее. Скорее бы приказ!