Энн Райс - Лэшер [litres]

Люди уже знали, что ни одно мое уличное выступление не обходится без музыки – иногда я исполнял гимн, иногда под аккомпанемент лютни читал нараспев короткую поэму. Для меня то было подобием занятной игры, о которой никто более не догадывался, – мне любопытно было проверить, в течение скольких дней я смогу обойтись без пламенных речей и при помощи одного лишь пения сумею удержать внимание собравшихся.

Через десять лет после прибытия в Италию я принял посвящение в духовный сан. Это могло бы произойти гораздо раньше, будь у меня такое желание. Однако я намеренно готовился к столь важному событию без всякой поспешности, с превеликим тщанием. Почти все эти годы я провел в пути, пешком преодолевая значительные расстояния, встречаясь с людьми и неся им Слово Божие. Время не имело для меня никакого значения. Я чувствовал, что мне не следует торопиться навстречу своему уделу.

После того как я был посвящен в сан, остатки страха перед самыми опасными недугами покинули меня. Я пел для неизлечимых больных, которые нуждались в духовном утешении более, чем в уходе. Я входил в зачумленные дома, которые все прочие боязливо обходили стороной.

Однако не все в моей жизни было безоблачно. Тайная червоточина мучила меня. Порой во сне я невольно вспоминал о своем рождении, о своей жуткой тайне, и всякий раз меня охватывал ужас. Я просыпался в холодном поту, садился, стряхивая с себя остатки кошмарного видения, и твердил про себя: «Нет, это невозможно». Потом я ложился вновь и, вперившись взглядом в темноту, сознавал, что привидевшийся мне томительный сон – правда. Да, в отличие от всех других людей я не имел ни нормальной семьи, ни детства. Я вовсе не тот, за кого меня принимают. И я снова с мучительной отчетливостью видел свою мать-королеву, темные воды реки, по которой мы с отцом спасались бегством, мрачные пейзажи горной Шотландии.

Иногда мне казалось, что после этих тяжких сновидений слежка, которую я давно уже замечал за собой, становилась более откровенной и количество соглядатаев прибавлялось. Пытаясь обрести покой, я внушал себе, что виной всему мое разыгравшееся воображение. Тем не менее тревожные мысли и воспоминания посещали меня все чаще, и мрачные тени, которые они бросали на мою жизнь, сгущались.

Признаюсь, меня нельзя было назвать монахом, безупречно соблюдающим все обеты. Если вы помните, молоко всегда оставалось моей излюбленной пищей. Дьявол часто искушал меня видением женской груди, переполненной молоком. Даже во время Великого поста я не мог обойтись без молока, и нарушение поста являлось самым тяжким моим грехом. Деревенский сыр я тоже очень любил и ел его пригоршнями. Мягкая, нежная пища неизменно возбуждала мой аппетит, но пристрастие к молоку и сыру было особенно сильным.

Как-то ранним утром я шел через поле, где паслись коровы. Рассвет лишь занимался, вокруг не было ни души. По крайней мере, мне так казалось. Подойдя к одной из коров, я с наслаждением припал к ее вымени и принялся с жадностью сосать теплое молоко.

Напившись вдоволь, я растянулся на траве, глядя в светлеющее небо. Поступок, только что мною совершенный, представлялся мне отвратительным и грязным. Одиночество мое нарушил пожилой крестьянин. Одет он был бедно, хотя чрезвычайно чисто и аккуратно, лицо его потемнело от многолетней работы на солнце.

Завидев меня, он что-то испуганно прошептал и бросился наутек. Вскочив, я поднял длинные полы своей рясы и побежал вслед за ним.

– Что ты сказал? – спросил я, без труда догнав старика.

Злобно сверкнув глазами, он вновь прошептал что-то нечленораздельное – возможно, то было проклятие – и в следующую секунду умчался прочь с неожиданной для столь пожилого человека скоростью.

Я же словно прирос к месту, скованный ужасом и стыдом. Этот старик знал, что я не человек. С этого дня мысль о том, что я обманщик, тайна которого рано или поздно неизбежно будет раскрыта, стала беспощадно терзать мою душу.

Этого старого крестьянина я увидел еще раз, теперь уже в городе. Он тоже увидел меня. Я мог бы поклясться, что рядом с ним были другие люди и все они шептали проклятия. Но, возможно, воспаленное мое воображение опять сыграло со мной злую шутку. Я решил не придавать этому значения. Но однажды утром, выйдя из своей кельи, обнаружил за дверями большой кувшин с молоком. Находка эта заставила меня содрогнуться. На несколько мгновений я полностью утратил представление о том, кто я такой, где нахожусь и что со мной происходит. Я знал лишь одно: мне принесли подношение, которое прежде я получал уже множество раз. Перед внутренним моим взором возникло видение: горная долина, маленькие существа, каменный круг, в центре которого возвышается великан, множество кувшинов с молоком… В голове у меня все смешалось. Впервые за много-много лет я вновь увидел магические круги – каменные и образованные человеческими фигурами. То были бесчисленные круги, каждый из которых включал в себя предыдущий, – и они расширялись до бесконечности.

Я взял кувшин в руки и осушил его с обычной жадностью. Подняв голову, я заметил в монастырском дворе, в тени здания, где располагались кельи, каких-то незнакомых людей, которые, поймав мой взгляд, немедленно скрылись.

Наверняка кто-нибудь из монахов видел их, подумал я. Я не знал, как отнестись к этому случаю, и не смел никому рассказать о нем. А потому решил попросту о нем забыть. Молясь святому Франциску, я сказал, что всецело доверяю себя его покровительству и хочу лишь одного: служить Господу.

Вечером того же дня я снова заметил голландца, идущего за мной по пятам. А на следующее утро пешком отправился в Ассизи, дабы припасть к гробнице святого Франциска, повторить принесенные ему обеты и очистить свою душу.

Проходили дни, месяцы и годы. Все больше недужных приходили ко мне в надежде на исцеление. Я возлагал на страждущих руки, и порой это приносило изумительные результаты. Несомненно и то, что в окрестных селах молва обо мне шла не только как о целителе. Кувшины с молоком я находил теперь постоянно, причем в самых неожиданных местах. Порой я шел по улице в полном одиночестве и, завернув за угол, внезапно обнаруживал кувшин на булыжной мостовой.

Было еще одно обстоятельство, служившее для меня источником постоянных душевных терзаний. Я подозревал, что никогда не был крещен. Вряд ли испуганная повивальная бабка и придворные дамы позаботились о том, чтобы окрестить меня. На это трудно было рассчитывать. Как ни напрягал я свою память, в ней не всплывало ни единой подробности, указывающей на то, что я был подвергнут святому обряду.

«Но нехристя невозможно посвятить в духовный сан, – с ужасом думал я. – Значит, когда я служу мессу и превращаю вино и хлеб в Тело и Кровь Христову, чуда не происходит и я лишь разыгрываю перед доверчивой паствой нелепый фарс. Судя по всему, – сокрушался я, – все мои деяния не могут принести добрых плодов, ибо достигнутое мною положение зиждется на обмане».