Роберт Говард - Боги Бал-Сагота (сборник)

Впервые ужас принял определенную форму в пору самую неопределенную, какая только может быть, – в пору грез, вызванных действием гашиша. Не ощущая ни времени, ни пространства, я ушел в путешествие по дивным землям, что принадлежали лишь этому состоянию и находились в миллионе миль от земли и от всего, что имеет к ней отношение. И все же я вскоре стал осознавать, как нечто преодолевает неведомые пустоты, безжалостно разрывая занавеси моих иллюзий и вторгаясь, собственно, в мои видения.

Я не возвратился как следует к бодрствованию, но находился в сознании, а посему видел и понимал, что это было неприятно и явно обособлялось от тех грез, в которых я в тот момент пребывал. Тому, кто никогда не знал удовольствия от гашиша, мое объяснение должно показаться бессвязным и невозможным, однако я вполне осознавал, что меня вырывают из тумана и как перед моими глазами предстает Лицо. Сперва я подумал, что это просто череп, но затем заметил, что он был не белым, а отвратительного желтого оттенка, и был движим некой ужасной формой жизни. Глаза сверкали из глубоких глазниц, челюсти шевелились, будто в момент речи. Тело же, за исключением высоких, узких плеч, казалось нечетким и с трудом различимым, но руки, выставленные вперед и развевающиеся в тумане, выглядели до жути живыми, и я ощутил, как в меня вползает страх. Они походили на руки мумии – длинные, тонкие и желтые, с выдающимися суставами и зловещими кривыми ногтями.

Затем, в довершение того смутного ужаса, что скоро мною овладел, прозвучал голос. Представьте себе человека, пробывшего мертвым так долго, что его голосовой аппарат расстроился и утратил способность издавать звуки речи. От этой мысли у меня по коже забегали мурашки.

– Этот крепкий, может принести пользу. Проследи, чтобы ему досталось столько гашиша, сколько нужно.

После этого лицо стало отдаляться, хотя я и чувствовал, что говорило оно обо мне, а туман вокруг поднялся и начал сгущаться вновь. Но на одно мгновение все прояснилось и сделалось поразительно четким. Я резко вдохнул – или попытался это сделать. Ведь над высоким, странным плечом моего видения четко просматривалось еще одно лицо – всего одно мгновение, что его владелец глядел на меня. Полураскрытые красные губы, длинные темные ресницы, что обрамляли ясные глаза, и блестящая копна волос. Одно мгновение из-за плеча Ужаса на меня взирала сковывающая дыхание красота.

Сон о костяном лице явился мне, миновав тот обычно непреодолимый промежуток, что лежит между чарующим воздействием гашиша и обыденной реальностью. Я сидел, скрестив ноги, на коврике в Храме Грез Юн Шату и пытался собрать воедино угасающие силы своего распадающегося разума, силясь припомнить события и лица.

Этот последний сон настолько решительно отличался от всех виденных мною прежде, что мой пропадающий интерес вновь окреп и я задался вопросом о его происхождении. Начиная свои эксперименты с гашишем впервые, я искал физическую или психическую основу безумных иллюзий, возникающих под его действием, но позднее уже довольствовался приносимым им наслаждением и не стремился узнать его причины и следствия.

Но почему это видение казалось мне смутно знакомым? Я обхватил руками свою пульсирующую болью голову и стал усердно искать ответ. Живой мертвец и глядящая из-за его плеча девушка редкой красоты. И я вспомнил.

В тумане дней и ночей, что заволакивал память гашишного наркомана, у меня иссякли все деньги. Казалось, этот туман растянулся на годы или столетия, но мой вялый рассудок подсказал, что, скорее всего, прошло всего несколько дней. Как бы то ни было, я окунулся в грязный притон Юн Шату с головой и был вышвырнут здоровым негром по имени Хассим, лишь когда выяснилось, что у меня не осталось денег.

Моя вселенная разлеталась передо мной на кусочки, а нервы гудели, как натянутые рояльные струны, сообщая о жизненной необходимости, без которой я теперь не мог существовать. Присев в сточной канаве, я принялся бессвязно бормотать, пока Хассим не вышел с суровым видом и не оборвал мои стенания решительным ударом, от которого я почти потерял сознание.

Затем я поднялся, шатаясь и не думая ни о чем, кроме реки, что протекала совсем близко, отдавая прохладой. В тот момент, когда я разогнул спину, мне на предплечье легла изящная рука, коснувшись легонько, словно цветок розы. Я в испуге обернулся и замер, завороженный, перед прелестным образом, что встретил мой взгляд. Темные глаза изучали меня с очевидной жалостью, а маленькая ручка, ухватившая мой рваный рукав, тянула меня к двери Храма Грез. Я отшатнулся назад, но слабый голосок, мягкий и мелодичный, позвал меня, внушив странное доверие. Тут же им проникшись, я поплелся за своей прекрасной проводницей.

У двери нас встретил Хассим, который уже поднял было свои грубые руки и нахмурил обезьяний лоб, но когда я съежился, ожидая удара, остановился перед воздетой ладонью девушки и ее властным словом.

Я не понял, что она сказала, но увидел – смутно, как в тумане, – что она дала чернокожему денег и отвела меня к дивану, усадив и подложив подушек, словно я был не грязным оборванным отбросом, что жил лишь ради гашиша, а египетским королем. Ее тонкая ладонь на мгновение коснулась прохладой моего лба, после чего девушка покинула комнату и вошел Юссеф Али. Он принес то, чего так жаждала моя душа, – и уже вскоре я вновь странствовал по тем небывалым дивным странам, что могут быть ведомы лишь рабу гашиша.

Сидя теперь на коврике и размышляя о том сне, где мне явилось костяное лицо, я дивился еще сильнее прежнего. С той поры, когда неведомая девушка возвратила меня в притон, я приходил и уходил, как и раньше – когда у меня хватало денег, чтобы платить Юн Шату. Кто-то явно расплачивался теперь за меня, и если мое подсознание подсказывало мне, что это была девушка, то ослабевший разум не имел сил ни осмыслить всю картину целиком, ни даже задуматься, зачем ей было это делать. Да и к чему было задумываться? Раз некто продолжал платить и мои красочные сны не прекращались, к чему мне было заботиться о чем-то еще? Но теперь мне стало интересно. Ведь девушка, защитившая меня от Хассима и угостившая гашишем, была той же незнакомкой из сна, где явилась мне вместе с человеком с костяным лицом.

Ее притягательная сила пробилась сквозь пелену моего падения, словно бы пронзила мое сердце ножом, странным образом воскресив воспоминания о днях, когда я был человеком, таким, как все, и еще не превратился в печального, опустившегося раба грез. Сейчас они казались далекими и смутными, точно мерцающие островки в тумане лет, – а перед ними теперь простерлось широкое темное море!