Сергей Пономаренко - Сети желаний

За завтраком Лизонька вновь стала прежней, той, которая флегматично и холодно восприняла известие о том, что я отправляюсь в действующую армию. Словно и не было года разлуки, словно и не было всего час назад восхитительного праздника любви. Даша, подавая на стол, была еще более замороженной, чем обычно. Я предложил Лизоньке сходить вечером куда-нибудь на ее усмотрение — в театр или в ресторан. Второй вариант меня прельщал больше.

— Не знаю… Работы очень много. Каждый вечер возвращаюсь поздно.

— А мой приезд — разве это не повод взять несколько дней выходных?

— У нас каждый сотрудник выполняет свою работу и не может подменить отсутствующего. Ты же понимаешь, мы работаем не из-за денег, я в них не нуждаюсь. Благодаря имени и должности отца я могу получать информацию из самых верхов.

— Но это же парадокс: ты топчешь то поле, с которого кормишься! — не выдержал я.

Лиза поднялась, холодно кивнула:

— Мне уже пора. Диспут отложим на другое время.

— Хорошо, Лизонька, но позволь один вопрос. — Я посмотрел на горничную и требовательно произнес: — Даша, покиньте нас.

Она, сделав книксен, вышла из столовой и закрыла за собой дверь.

— Слушаю тебя, Родион.

— Скажи, из той группы эсеров, которой руководил товарищ Сергей, кто-нибудь уцелел? Ты никого из них не встречала?

Лиза вздрогнула, и глаза ее удивленно расширились.

— К чему этот вопрос?

— Мне приснился сон, в котором я видел того… с кем я тебя встретил возле меблированных комнат и к кому приревновал. Даже помню его партийную кличку — Химик.

— Сон — это всегда сон, и никакого отношения к реальности не имеет.

— А Фрейд… — начал было я, но Лизонька уже направилась к выходу.

У самой двери она остановилась:

— Тот человек, Химик, не входил в группу товарища Сергея. Он жив и сейчас находится за границей.

— Его настоящее имя Николай Сиволапцев? — поинтересовался я.

— Тебе-то зачем знать? — с этими словами она скрылась за дверью.

Через три дня Лизонька не вернулась вечером домой. Я уже глубокой ночью поехал на извозчике в редакцию и обнаружил там полнейший разгром, учиненный жандармами. Несколько сотрудников редакции были арестованы, но Лизоньки среди них не было. Еще через день я получил от нее прощальное письмо.

Здравствуй, Родион!

Говорят, браки заключаются на небесах, и нарушить данную перед Богом клятву — значит, пойти против своей Судьбы, и … Ты уже понял, о чем пойдет речь. Я постараюсь быть с тобой предельно откровенной. Я тебя люблю и ухожу от тебя. Ты удивлен? Я тоже. До сих пор я думала, что «любовь одна, как смерть — одна», но у меня раздвоение: я люблю тебя и не меньше люблю ЕГО. Это ужасно, но это так! Когда ты приехал и «набросился» на меня утром, я получила такой заряд энергии, что казалось, сейчас взлечу. Я даже засомневалась: может, я люблю только тебя, а ОН — лишь мимолетное увлечение? Но когда я увидела ЕГО, то почувствовала, как у меня внутри все сжалось в томном ожидании, не подумай — это не физиология. Мне хочется слушать его до бесконечности, находиться рядом с ним … Вот теперь я нашла нужные слова, чтобы тебе объяснить: мы прожили не один год, и все это время ты не нуждался во мне, как в еде, воде, воздухе. А он … и я … Мы одно целое: общие мысли, желания, боль, радость, переживания и лишь потом — постель. А то, что у нас с ним стоит на последнем месте, единственное, что нас с тобой соединяет! Ты замкнут в раковине собственного эго, куда никого не допускаешь, а значит, ты обрекаешь себя на нелюбовь. Поэтому я ухожу к нему, мне было с тобой хорошо … в постели и нелегко в общении. Моя мама за глаза называла тебя хамелеоном. Теперь я полагаю: что-то в этом есть. Ты никогда не пропадешь из-за своей незаметности, нежелания высказать, что думаешь, а не то, что от тебя хотят услышать. Наступает новое время, я чувствую это, словно приход весны. Революционный вихрь снесет все искусственное и незаметное, он будет прекрасен в своей беспощадности, и даже если мне придется умереть, я хочу, чтобы это было КРАСИВО. Поэтому я ухожу и выбираю ЕГО. Знаю, мои родители будут в ужасе: венчанная, и тут такое … Браки заключаются на небесах, но мы живем и разрываем их на земле.

Прощай, Родион, с любовью к тебе,

Елизавета

Я скомкал письмо и бросил в горящий камин. Через час извозчик подвез меня к трехэтажному серому зданию, где проходили собрания религиозно-философского общества, на которых часто бывала Зинаида Гиппиус. С тех пор как она вернулась из-за границы, мне не раз выпадала возможность быть ей представленным, но для чего? Я так и не написал роман о Страхе, да и романтическая, платоническая влюбленность в ее образ растаяла, когда я вступил в новую жизнь, подарившую мне достаток, спокойствие, забрав взамен мою юношескую восторженность и желание оседлать литературного Пегаса. Жизнь подобна скупцу, ничего не дарит бескорыстно. Может, это странно, но я порой вспоминал с необычайным волнением свою жалкую мансарду, где был беден, не всегда сыт, всеми забыт, но был свободен в своих мыслях и поступках. Возможно, это лишь тоска по ушедшей молодости и мечтам? И сейчас я сюда приехал, чтобы ощутить тот душевный трепет, который в прошлом овладевал мною при одном лишь взгляде на ее фотографию? То, что когда-то требовало героических усилий и отнимало массу времени, для меня нынешнего представлялось прозаическим и простым. Дождусь конца заседания и, щелкнув каблуками, будучи в мундире, сам представлюсь ей: «Давний поклонник вашего литературного дарования и не только его».

Она благосклонно посмотрит на меня в свою знаменитую лорнетку, протянет руку для поцелуя и скажет… Тут мои фантазии обрывались, так как Зинаида Гиппиус была известна своей непредсказуемостью и острым язычком. Возможно, все произойдет с точностью до наоборот.

Когда я вошел в зал, точнее, в большую комнату, там как раз выступала Зинаида Гиппиус, и мне с трудом удалось найти место поближе к ней, почти напротив нее.

— Естественная и необходимейшая потребность человеческой души — всегда молитва. Бог создал нас с этой потребностью. Каждый человек, осознает он это или нет, стремится к молитве. Поэзия вообще, стихосложение в частности, словесная музыка — это лишь одна из форм, которую принимает в нашей душе молитва. Поэзия, как определил ее Баратынский, «есть полное ощущение данной минуты».

Я смотрел на кумира своей молодости, говорившую горячо, интересно, слегка грассируя. Сказанное ею затрагивало всех здесь присутствующих, за исключением меня. Я почувствовал, что мной овладевает разочарование, словно оказался на месте героя тургеневского рассказа, который преодолевает опасные испытания, зная, что его наутро казнят, лишь для того, чтобы провести ночь с необыкновенной красавицей, на самом деле оказавшейся дряхлой старухой. Мадам Гиппиус не пожалело время, оставив свои знаки в виде морщин на шее, дряблости кожи на руках; правда, она сохранила стройную фигуру. Ее густо напудренное лицо, словно маска, было малоподвижно и неинтересно. Я пожалел, что пришел сюда и лишился иллюзий недостижимости желаемого. Она представлялась мне в прошлом одной из богов Олимпа, которые выше всего человеческого, а время оказалось сильнее ее. Мне хотелось выкрикнуть: «А король-то голый!», но решил обойтись без скандала и молча уйти. Я пробирался к выходу, ловя на себе недоуменные взгляды присутствующих. Когда я был уже у самой двери, она закончила выступление, и я обернулся. Она удостоила меня разглядывания в лорнетку, словно перед ней было диковинное животное, и, наклонившись к сидящему рядом щуплому мужчине с бородкой, что-то сказала, вызвав у того улыбку. Я вышел за дверь.