Вольфганг Хольбайн - Бремя Могущества

Он нервно шагнул к столу, за которым сидел Тремейн, и стал смотреть на перелистываемые им страницы и болезненное лицо своего приятеля. Гор- дон был очень обеспокоен этой странной тягой Тремейна к книге. И вообще, большой дуростью было тащить оттуда эту книженцию, и это его убеждение росло. Теперь, два дня спустя, он боялся даже и близко подходить к ней.

— Ты бы сходил на работу, — нерешительно порекомендовал он. — А то Брингс все время спрашивает о тебе. А сегодня уже сам хотел бежать сюда к тебе, и я его насилу отговорил.

Глаза Тремейна превратились в узенькие щелочки.

— Ты что, не сказал ему, что я заболел?

— Сказал. Но ты же знаешь старика — он мигом кого–нибудь еще наймет, если ты не появишься.

Тремейн презрительно фыркнул:

— Да пусть себе нанимает, кого хочет. У меня эта работа уже и так вот где сидит. — Он выразительно провел рукой у шеи. — Передай ему, что мне пару дней надо полежать. Придумай что–нибудь.

— Два дня?

— Наверное, — равнодушно отозвался Тремейн. — Если повезет, даже чуть меньше. Мне кажется, я скоро уже смогу это расшифровать. — Он победно улыбнулся, но улыбка эта странно и жутко выглядела на его побледневшем лице со впалыми щеками и покрасневшими глазами. Гордон невольно поежился.

— Расшифруешь? — недоверчиво повторил он. — Ты что, всерьез собрался прочесть эти каракули?

На секунду глаза Тремейна вспыхнули гневом, но он тут же снова улыбнулся. Улыбка эта была снисходительной и в то же время довольно злой. Гордон не мог припомнить, чтобы его приятель когда–нибудь одаривал его такими взглядами. Да, Тремейна эти два дня, несомненно, изменили, причем настолько сильно, что Гордону это было в диковинку. Все началось именно тогда, когда он впервые прикоснулся к этой книге.

Тремейн выпрямился, дрожащими пальцами взял стакан с водой, стоявший перед ним на столе, и чуть увлажнил свои пересохшие губы.

— Прочесть? Нет. Разве что понять, — тихо ответил он.

— А какая разница?

— О, огромнейшая, — принялся объяснять Тремейн. — Я не могу тебе этого объяснить, Гордон, но если мне все же посчастливится расшифровать, что здесь написано, то тогда мы все сможем. Я уже начинаю понимать, в чем здесь дело, но это пока еще нельзя назвать чтением, понимаешь? Это… это так, будто страницы заговорили со мной.

Гордон чуть наклонился и попытался присмотреться к этим, на первый взгляд, беспорядочно рассыпанным по желтым пергаментным страницам значкам. Для него они были и оставались лишенными смысла закорючками. И он не стремился постигнуть их тайный смысл. Он не хотел и знать о том, что имел в виду Тремейн, утверждая, что, если он сумеет расшифровать книгу, то все будет в порядке.

— Тебе надо кончать со всем этим и отправляться на работу, — сказал. Гордон в последней попытке переубедить его. — Ты просто гробишь себя. Ты хоть в зеркало за эти два дня заглянул?

Тремейн презрительно рассмеялся.

— На свете есть более важные вещи, чем телесное здоровье, Гордон, — ответил он. Ухмыльнувшись, он снова склонился над книгой, и его указательный палец вновь заскользил по строчкам. — У тебя еще что–нибудь ко мне? — обратился он к Гордону, видя, что тот уходить явно не собирается.

Гордон пожал плечами.

— Да… не знаю, — пробормотал он. — Мне это дело не нравится, Тремейн. Эта книга и…

Тремейн поднял на него глаза.

— И?

— Ничего, — смешался Гордон. — В последние дни много странного произошло в городе.

— И ты убежден, что все связано с этим? — Тремейн хлопнул ладонью по страницам и визгливо рассмеялся. Гордон увидел, что зубы Тремейна почернели, сгнили, будто у глубокого старика. — Ты просто безумец, если всерьез так думаешь.

— Да я… ничего я не думаю, — пытался возразить Гордон. — Я только…

— Что «только»? — насторожился Тремейн.

Гордон опустил глаза.

— Ничего, — тихо ответил он. — Ничего. Забудь.

Тремейн некоторое время продолжал пристально смотреть на него, потом снова взор его упал на таинственные знаки и сосредоточился на них.

— Ну, тогда все в порядке, — произнес он. — Оставь меня одного. Я занят.

Гордон, помедлив, повернулся и пошел к двери, но Трейман снова окликнул его.

— Ты ведь никому об этом не расскажешь, Гордон, да? — настороженно спросил он.

— О книге? — Гордон покачал головой. — Нет, конечно. Все остается, как мы и уговорились: ты занемог и должен отлежаться. Не бойся, я тебя не выдам.

Тремейн не ответил, а Гордон поспешил уйти, и когда Тремейн снова оказался один, он тихо проговорил про себя:

— Вот этого я бы тебе не советовал, приятель.

Дом находился в самом захудалом районе Дэрнесса, квартале трущоб, имеющемся почти в каждом городе, от которых приезжие обычно предпочитают держаться подальше. Газовых фонарей на здешних улицах и в помине не было, а в большинстве окон уже погасили свет, хотя еще не было и девяти. Это были улицы полуразвалившихся бараков, притулившихся друг к другу, покосившихся домишек, окна которых большей частью были заколочены досками. На тротуарах лежали кучи мусора, которые никто и не думал убирать, обломки досок, битый кирпич. Единственными, кто попался нам во время нашего странствия вслед за нашим новым знакомым по усеянной ямами мостовой, была кошка да еще две прошмыгнувшие крысы, издали созерцавшие нас своими коварными глазенками и скрывшиеся лишь после того, как Рольф не погнушался запустить в них камнем, впрочем, так и не попав.

Здесь даже холод был иным — злее, беспощаднее, да и. окружавшая нас тьма была иной, нежели в городе — это было не просто отсутствие света, а черная, непроглядная пелена, скрывавшая все. Я не мог отделаться от крайне неприятного чувства, и по напряженному молчанию Рольфа и Говарда нетрудно было угадать, что аналогичные мысли одолевали и их. Причем, это было почти абсурдным — ведь я был на ты с подобными районами Нью–Йорка. Но здесь все было совершенно по–другому. Я знал наперечет все опасности, которые могли подстерегать меня в Бронксе, и чувствовал там себя вполне сносно. Но здесь… Здесь я чувствовал их приближение. Причем, каждым своим нервом.

Через несколько минут, показавшихся мне вечностью, Шин наконец остановился перед одной из замызганных дверей узкого, двухэтажного строения и жестами подозвал нас подойти поближе.

— Обождите пока здесь, — громким шепотом попросил он нас. — Лучше я сначала один зайду и сам переговорю с миссис Уинден.

Говард демонстративно огляделся по сторонам, лишь после этого кивнул.

— Хорошо, — сказал он. — Но, прошу вас, недолго.

Шин усмехнулся, открыл двери и исчез во мраке. Некоторое время шаги его звучали из темноты, но вскоре затихли. Мне стало не по себе. Вдруг я почувствовал себя ужасно одиноким, незащищенным, несмотря на присутствие Говарда и Рольфа. Холод пронизывал до костей, и мне казалось, что темнота готова вот–вот сжаться вокруг нас безмолвным кольцом.