Чайна Мьевилль - В поисках Джейка

— Мой фамильяр.

Женщина ничего не сказала. Голубь курлыкнул и замолк.

— Не заглядывай ему в глаза, а не то он похитит твою душу. — И колдун занавесил птицу черной тряпкой. На клиентку он при этом не глядел. — Вообще-то он василиск, но теперь ты в безопасности. Он закрыт.

С потолка свисала люстра из гнутых вешалок для пальто и фарфоровых черепков, в которых истекали нагаром свечки. Под каждой из них на деревянной столешнице уже лежали маленькие пирамидки воска. Среди них колдун и начал свой сеанс, манипулируя разными гри-гри [10] Гри-гри — амулет вуду, обычно маленький мешочек с набором ритуальных предметов внутри. (Прим. пер.). , — сыпал на принесенные клиенткой фотографии мелко рваный лист, кропил грязью и остатками тертого пластика из мельницы для специй.

Эффект наступил так быстро, что даже невозмутимая старуха проявила интерес. Воздух стал сухим и тягучим, в сарае сделалось душно, как в самолете. С полок донесся шум: это обломки мумий проявляли нетерпение. На других консультациях ничего похожего не происходило, но колдун все еще ждал.

От жары свечи начали таять быстрее. Отдельные восковые капли слились в нити, которые потянулись вниз. Наплывы на свечах увеличивались, теперь воск стекал с них крупными, быстро застывавшими шариками. Восковые сталактиты удлинялись, канделябр точно оброс бородой. Свечи убывали стремительно, воск так и тек с них, покрывая проволочный каркас люстры налетом толщиной в палец.

Материя распространялась неравномерно, она изгибалась над поверхностью стола, свечи стали шипеть и брызгать, воск уже не капал, а струйками быстро густеющей слюны тек из растопыренных ртов. Возникли дрожащие язычки, бесцветные глаза глянули из-за мигательных перепонок. Вдруг фигуры, еще секунду назад неживые, стали явно чем-то органическим. Бахрома из неровно застывших капель превратилась в маленьких белесых змеек. Каждая всего несколько дюймов в длину. Их тела сплетались, завязнув хвостиками в воске. Они дружно качнулись, точно раздумывая, броситься или нет, и зашипели.

Старуха завизжала, а с ней и колдун. Но ему вовремя удалось превратить свой крик в начало декламации, он поерзал на стуле, и внимание змей обратилось к нему. Голубь за темной занавеской тревожно забился. Змеи, висящие на люстре, тщетно пытались укусить колдуна. Их яд капал на порошок, насыпанный им на фото, смешивался с ним, превращая его в мокрую грязь, под которой начали меняться изображения на снимках.

Это было вмешательство, серия манипуляций, которые сам колдун находил безвкусными и даже аморальными, но плата была уж очень хороша, а он знал, что по статусу ему положено производить впечатление. Церемония длилась меньше часа: восковые змеи истекали шипением и слюной, перепутанный голубь непрестанно бился за занавеской. Под конец колдун, пошатываясь, встал: пот тек с него ручьями, так что он сам блестел, как тающая свеча. Неожиданно стремительными движениями — чтобы его не успели ужалить — он отсек всех змей от бороды нагара там, где они уходили в нее хвостами, те упали на стол и издохли, извиваясь и истекая густой белесой кровью.

Его клиентка тоже встала, улыбнулась и стала собирать со стола полутрупы змей и свои фотографии, которые она нарочно постаралась не вытирать. Глаза у нее счастливо сияли, и она даже не прищурилась, в отличие от колдуна, который, сильно щурясь, открыл перед ней дверь на солнечный свет и стал объяснять ей, когда она должна прийти в следующий раз. Он смотрел ей вслед, пока она уходила от него огородами, и закрыл дверь, лишь когда она совсем пропала из виду.

Колдун откинул экран, скрывавший насмерть перепуганного голубя, и хотел было свернуть ему шею, но, оглянувшись на обрубки воска там, где были недавно змеи, передумал, открыл окно и выпустил птицу на волю. Потом сел за стол и, тяжело дыша, уперся взглядом в пирамиду коробок у задней стенки сарая. Воздух успокоился. Что-то скреблось. Звук раздавался из пластиковой коробки, куда он спрятал своего настоящего фамильяра.

Фамильяра он вызвал себе сам. Но сначала долго раздумывал. В общих чертах он понимал, что фамильяр дает ему доступ к неиссякаемой силе плодородия, и только это помогло ему вынести боль и победить отвращение перед тем видом колдовства, которое тут требовалось. И теперь, вслушиваясь в любопытное скрич-скрич из коробки, он задумчиво трогал пальцами шрамы на бедре и груди. Ничего, скоро зарубцуются.

Информация по технологии получения фамильяра, которую ему удалось раздобыть, была туманна и расплывчата — поколения бродячих чародеев передавали ее из уст в уста, записывали на оборотных сторонах обложек древних блокнотов, царапали карандашом на полях телефонных справочников. Так что он довольно смутно представлял себе механику самого процесса. Колдун утешал себя тем, что это не его вина. И надеялся, что фамильяра, когда тот у него появится, будет удобно использовать в городской среде. Он думал, что это, наверное, будет крыса — крупная, с грязной шерстью, — или лис, или даже голубь вроде того, что он показывал своей недавней клиентке. Он считал, что отрезанная им от себя плоть — это нечто вроде жертвоприношения. Он и не подозревал, что это будет тело.

Когда с пластмассовой коробки была снята крышка, то внутри обнаружилось нечто вроде детского манежа, который исследовал новорожденный фамильяр. Колдун поглядел на него с отвращением. Пыль облепила его тело со всех сторон, так что оно больше не оставляло при движении липкого следа. Нескладный, как морской огурец, он был весь облеплен боковыми отростками плоти. Он был тяжелый, весом как крупное яблоко, и состоял из плоти и жира колдуна, склеенных его же мокротой и слюной и сплавленных магией вуду. Сворачиваясь в кольцо и снова распрямляясь, он деловито закатывал себя в углы своей пластиковой тюрьмы. Хлынувший сверху свет заставил его конвульсивно сжать и разжать свое студенистое тело.

Но, даже плотно закрыв контейнер крышкой и убрав его с глаз долой, колдун все равно ощущал присутствие фамильяра. Чувствовал, как тот щупает пустоту у него за спиной, а когда он вызывал у себя приливы крови, то у него теперь получались змеи, чего раньше не было. Но фамильяр все равно вызывал у него отвращение. При одном взгляде на него у колдуна начинало сводить живот, а еще он почему-то ощущал себя обманутым. По роду своей профессии ему не раз приходилось свежевать животных, иной раз даже живьем, и это никогда не вызывало у него никакого внутреннего отторжения. Он ел кал и придорожную падаль, когда того требовала литургия. И даже тогда его не тошнило так, как при виде этого небольшого клочка собственной плоти.

Когда тварь шевельнулась впервые и колдун понял, чем будет его фамильяр, он закричал от ужаса, его стало рвать и рвало до тех пор, пока все его нутро не опустело. И хотя ему было почти невыносимо на него смотреть, он все же заставлял себя не сводить с него глаз: ему хотелось понять, что же вызывает в нем такое отвращение.