Мария Артемьева - Темная сторона Петербурга

Полагаю, он делал это из самых добрых побуждений.

Искренне твой Юджин

26 ноября 1916 г.

Моя дорогая Дженни!

Кому-то это наверняка покажется странным, но я уверен, что последние месяцы моей жизни станут величайшей драгоценностью в общей копилке моих жизненных впечатлений. Тяжелая болезнь, выздоровление, твой приезд ко мне в Россию, отпуск, проведенный в Крыму, – все это, несмотря на перенесенные испытания, вдвойне драгоценно для меня, потому что освещено твоим милым присутствием. Не кажется ли тебе, что это был наш второй медовый месяц – когда я поправлялся на берегу Черного моря, столь слабый после тифа, что ты вынуждена была водить меня на прогулки, поддерживая под руку?

Не знаю, как ты, а я рад, что и это было в нашей с тобой жизни. Ни одного печального дня, согретого твоей любовью, я не променял бы даже на самые светлые и беззаботные из дней моей юности, моя милая драгоценная женушка.

Итак, сообщаю тебе, что благополучно вернулся в госпиталь к своим обязанностям.

Очень жаль, но до конца войны мы, видимо, будем разлучены. Я нужен здесь. Призванный моей страной, я намерен исполнить свой долг до конца и честно. А ты – ты, увы, должна быть в Англии. Отец не сумеет долго обходиться без твоей опеки, для него это вопрос жизни и смерти. Старенькая миссис Уайтлер, конечно, не в силах тебя заменить.

Грустно, моя дорогая Дженни, но давай будем оптимистами!

Вернувшись в знакомый тебе роскошный госпиталь-особняк, я застал почти все таким же, как было. Сменились, разумеется, пациенты.

Но далеко не все. С великим удивлением я обнаружил снова в пятой палате офицера Гараева. Я и обрадовался ему, и огорчился. Не хочется думать, что этот человек, который казался мне во всем воплощением мужества, хитрит, избегая отправки на фронт. Все так же улыбаясь, он объяснил мне, что побывал на передовой, но таково его невезение, что почти сразу же он был ранен – на этот раз в ногу.

Мы встретились с ним как старые друзья, и тайна дома князей Белосельских-Белозерских снова всплыла передо мной. Ведь это именно Гараев нарассказал мне всяких чудес о заклятиях и прочем.

Как ты понимаешь, я не поверил ему до конца.

И, представь, как раз выдался хороший случай: я увидал, что наш покровитель, князь Дмитрий, вместе с каким-то своим приятелем отбыл на благотворительное великосветское мероприятие. Я видел своими глазами, как они садились вечером в автомобиль. Подъезд был ярко освещен, и я нисколько не сомневался в их отъезде.

Я решил воспользоваться ситуацией и немедленно отправился в библиотеку. Потайная дверь на балюстраде оказалась, как и прежде, открыта. Я захватил с собой свечу, потому что не был уверен, что сумею в потемках отыскать в незнакомом месте электрический выключатель.

За дверью я увидел неширокую лестницу с очень крутыми и неудобными ступенями. Я сразу засомневался, что это именно тот ход, которым пользуются сами хозяева, – скорее, он походил на какой-то технический лаз, например, для трубочиста или другой какой-то прислуги.

Тесноватая витая лестница, с обеих сторон обшитая досками, вывела меня к крохотной дверце в половину человеческого роста. Я почувствовал себя словно в сказке – за такой дверцей могло таиться разве что жилище гномов.

Признаться, мне стало почему-то не по себе. Кроме того, что сама дверь совершенно не внушала мне доверия, от нее несло ужасным холодом. У меня зуб на зуб не попадал от ледяного сквозняка. Я толкнул дверцу и очутился на крыше.

Относительно плоская и ровная площадка, укрытая с внешней стороны покатыми сводами. На самом краю крыши прямо перед собой я увидел две белые фигуры.

Я перепугался, вообразив, что это люди, что сейчас они обернутся и увидят меня, но они стояли, не двигаясь, как мертвые. Я огляделся и увидел такие же точно фигуры по всему периметру кровли.

И только тогда догадался: украшения! Я совершенно забыл про эти архитектурные детали, которыми с такой буйной щедростью снабдили дом его создатели. Приглядевшись внимательнее, я увидел и несколько поврежденных изваяний. Они лежали на крыше с отколотыми руками и головами – со стороны улицы никто не мог их видеть.

Рассмеявшись, я решил поближе осмотреть одну из статуй: нету ли среди этих скульптур какого-нибудь знакомого лица? Возможно, в обилии каменных портретов и кроется источник россказней о двойниках?

Мне нужно было пройти мимо слухового окна, вынесенного чем-то вроде портика вперед и чуть выше той площадки, где я стоял. Я успел сделать только два шага, как до моего слуха донесся чей-то зловещий громкий шепот: «Нет, мы должны его убить!»

И это было сказано по-английски!

Дорогая Дженни, можешь ли ты представить мои чувства в этот момент?!

Я споткнулся от неожиданности и буквально окаменел, едва сам не превратился в статую на этой холодной темной крыше.

В первый момент я решил, что невидимые злоумышленники говорят обо мне. Но потом спохватился и рассудил трезво: меня же никто не видел. И кому, собственно, нужно непременно желать мне смерти? За что? За то, что без спросу забрался на крышу и увидал пару-тройку сломанных скульптур, которые по оплошности хозяева не отправили на свалку?

Ну, нет! Уж это даже и для русских было бы слишком.

Я пригляделся – и мне показалось, заметил слабый отсвет на раме слухового окна. Осторожно ступая, я подобрался ближе и прислушался.

Да, там кто-то говорил, какие-то люди, я слышал разные голоса. Но где находились эти беседующие – определить я не мог.

Как я понял, слуховое окно доносило до меня звуки, исходящие из какого-то помещения под крышей, но если оно размещалось на чердаке, то ведь я прошел потайной лестницей и, получается, так и не нашел в него хода. Лестница из библиотеки привела меня на крышу. Тогда где же располагалась потайная комната? И кто эти люди, которые разговаривают там сейчас?

Озадаченный, я стоял и слушал.

Говорили по-английски, время от времени переходя на русский. Я не все сумел разобрать, но то, что сумел, – мне не понравилось. Никаких имен эти люди не называли, но я понял, что они действительно обсуждают убийство кого-то, кого они называли «Другом». Не раз и не два прозвучали намеки на царскую семью – я знаю, что наследник российского трона страдает гемофилией, и об этом было сказано в разговоре. Ужасные вещи говорили про императрицу, жену русского царя. О ней говорили как о «германской шпионке», и с таким презрением и пренебрежением к ее женскому достоинству, что я, как англичанин и джентльмен, был чрезвычайно возмущен. Позволить себе такие слова в адрес первой леди государства – на это способны только последние негодяи и женоненавистники.

Кипя возмущением, я несколько упустил нить разговора, и вдруг внизу кто-то рассмеялся – мелодично, как смеются женщины. Люди, чей разговор я по воле случая подслушал, начали прощаться и расходиться.