Александр Ясинский - Ячейка №2013

А что потом, спросите Эрика, когда стон мёртвых вдруг становиться тише из-за звуков приближающейся грозы, и он начинает царапать обои непослушными пальцами.

Потом – он заболел.

И вылетел с работы, а спустя уже пару месяцев, фактически, будучи прикованным к постели, он плакал от физической и душевной боли, когда привыкшая к достатку супруга всячески поносила его перед ребёнком, запершись в соседней комнате, называя козлом, уродом, да и никчёмным алкашом.

И это было только начало.

Этот вой мёртвых в мозгу являл ему, как всё было.

Так он потерял дочь, которой тогда было лет, наверное, десять – одиннадцать, юный мозг сдался влияниям матери, ведь она всегда ближе ребёнку, чем донор-отец. Особенно, если он болен, козёл и ни на что не годен. А ведь с рождением, пусть таким и не запланированным доченьки, им удалось наскрести достаточно денег на двухкомнатную квартиру улучшенной планировки. Основную часть затрат покрыла продажа однушки Эрика, недостающую часть внесла его же мама. Но где это всё?

Эрик, рыдая, полз вперёд, в каком-то исступлении он вскарабкался на засаленное бурое кресло, принадлежавшее к одному с диваном некогда богатому гарнитуру.

Не помня себя, он начал царапать не сгибающимися синюшными пальцами обои.

Орган выл и стонал тысячами голосов в унисон.

– А знаешь, почему ты его слышишь? – вдруг раздался в голове у Эрика спокойный глас деда. – Всё потому, что они, так сказать, твои родственники, браться по высохшей крови – вы все мертвы!

Не может быть!

Тут он осознал, что все люди, все кого он встречал так или иначе в разных местах представлялись ему нечёткими силуэтами с вовсе уж смазанными кисточкой усталого художника лицами. Все, кроме деда.

Эрик всхлипнул и нажал сильнее, и из-под обоев потекла кровь. Но она не принадлежала ему, он в остервенении драл когтями тонкую кожуру бумаги, а затем цемент под ней, именно тот и кровоточил.

Оставляя полосу за полосой прорех в стенах постылого дома-ловушки он всё драл и драл, и текла кровь.

Вконец обессилив, Эрик тяжело опустился на колени в лужу бордовой тягучей жидкости. И хор мёртвых поведал ему развязку той истории…

С воем низкочастотным и гулом пришло понимание, словно взорвались плотины в зашоренном мозгу.

Она звонила на мобильный Эрика и всячески, как обычно, поносила его, но в этот раз в каждодневных истериках супруги прозвучала новая резкая, как порвавшаяся струна, нотка. По её словам выходило, что ей настолько осточертела такая вот жизнь, что вот прямо сейчас она готова броситься под колёса первой проезжающей машины. В другой раз это был поезд, когда, стоя на перроне, она уже готовилась сделать шаг навстречу. Она очень хорошо знала, что, не смотря на презрение к собственному полурастительному существованию, фактически потери живой дочери и отсутствию уже давно нормальных отношений, он всё ещё продолжал любить её. А ещё он так удачно верил в Бога, и просто не простит себе, если на его совесть ляжет ещё и такая вина. Посему, когда по прошествии месяца он всё ещё оставался обузой, ему был поставлен следующий ультиматум: он оставляет квартиру ей и уходит в монастырь, замаливать грехи, ведь суть их его болезнь; иначе она кончает жизнь самоубийством, а дочку отправит перед этим на свою историческую родину, в зону отчуждения, подвергшуюся в своё злосчастное время радиоактивному заражению после Чернобыльской катастрофы, когда на землю пала звезда и имя ей было – полынь. Там всё ещё проживали её порядком деградировавшие родители, да, дескать, пусть она там и сгниёт заживо с ними, назло ему, бесполезному уроду.

О банальном таком разводе, как ни странно, вопрос никогда не стоял. Она хотела всё и сразу, с как можно меньшими затратами сил и временем.

Так она изводила день ото дня, неделя за неделей Эрика, и он начал всё чаще и чаще просто уходить из дома, который уже давно не был семейным очагом, превратившись в позорный столб, к которому и был он прикован двадцать четыре часа в сутки.

Уже была зима, болезнь с кожи проникла вглубь организма и отложила там свои мерзкие личинки на суставах, которые принялись разрушать и пожирать хрящевую ткань.

Хромая, с опухшими коленями, болью в позвоночнике и груди, Эрик бесцельно бродил по незнакомым улицам, куда его прежде, в бытность здоровым, никогда не заносило. Там он, по крайней мере, не мог встретить злорадно ухмыляющихся знакомых. А жалеть его было не кому, да и не нуждался в жалости, воспринимая свалившееся на него, как крест, за прошлые прегрешения. Под давлением собственно возложённой на себя вины за беспомощность, с ранящими осколками разбитой вдребезги любви в сердце, он всё дальше уходил и всё позже возвращался.

Пока не вернулся вовсе…

Однажды он ощутил давящую боль в груди, на этот раз она была гораздо сильнее обычного, и шла не из рёбер, а откуда-то глубже, из самых недр грудной клетки. Словно чьи-то безмерно могучие несокрушимые пальцы сжали её правую сторону, одновременно вышибив дыхание, да так, что он не смог больше набрать воздуха. Сделав несколько судорожных, безрезультативных попыток вздохнуть, он просто, как был в поношенном чёрном драповом пальто поверх домашнего спортивного костюма и вязаной шапке, взял да и завалился в грязный подтаявший снег где-то на окраине родного города.

Лишь на следующий день случайный прохожий, по виду лежащего смекнув, что перед ним не упившийся в стельку алкаш, наконец, вызвал «скорую», но было уже поздно.

Вот о чём поведали Эрику мёртвые.

Воя, как они на перегоне меж городов, когда по костям прокатывается многотонный состав, он попеременно то бил головой о стену, то царапал и рвал её.

И та поддалась!

В дырку он увидал тусклый металлический блеск. Там, за раскрошённым цементом шёл сплошной слой хладного металла, и на него внезапно, будто ниоткуда, спустилось осознание того, что, даже распахнув сейчас входную дверь, он встретит всю ту же самую металлическую поверхность, запечатавшую его в этой старенькой однокомнатной квартирке, куда он вернулся в своих посмертных снах, как возвращается младенец в безопасную утробу матери, меж тем, как физическое тело его было кремировано, прах помещён в железную дешёвую урну, та, в свою очередь – в бетонную ячейку под номером 2013 городского колумбария.

А душа, душа, заточённая в металле и камне, не могла уйти ни к Богу, ни к дьяволу, ни в следующее воплощение, ни раствориться в стихиях огня и воды и земли; будучи навечно прикована к этому определённому месту на поверхности планеты под названием Земля, она была обречена переживать сны.

24 мая – 8 июня 2014 года