Говард Лавкрафт - Ктулху (сборник)

Немедленно подскочив на месте, я ринулся вон из вагона по протянувшейся на бесконечные лиги равнине, пока утомление не заставило меня остановиться – не потому, что кондуктор встал на четвереньки, но потому, что лицом водителю служил белый конус, заканчивавшийся кроваво-красным щупальцем…

Я понимал, что всего только сплю, но в самом понимании этого не было ничего хорошего. С той жуткой ночи я молю только об одном: о пробуждении, но оно не приходит!

Напротив, я обнаруживаю, что стал обитателем этого жуткого мира! Когда та, первая ночь уступила место рассвету, я бесцельно скитался по пустынному болотистому краю. Ночь пришла, но я все скитался, надеясь на пробуждение. И вдруг, раздвинув тростники, я увидел перед собой тот дряхлый трамвай, а возле него тварь с конусом вместо лица, завывавшую под лунным светом!

И так случается каждый день – ночь всегда уносит меня в это ужасное место. Я пытался не сходить с места по пришествии ночи, однако сновидение обязывает меня идти, ибо я всегда пробуждаюсь перед жуткой тварью, воющей передо мной в бледных лучах луны, поворачиваюсь и бросаюсь в безумное бегство.

Боже! Когда я наконец проснусь?

Вот что записал Морган. Я схожу в дом номер 66 по Колледж-стрит в городе Провиденс, но мне заранее страшно от того, что я могу там увидеть.

Перевод Юрия Соколова

Самой старой и сильной среди эмоций рода людского является страх, a древнейшей и сильнейшей разновидностью страха является страх перед неизвестным. Мало кто из психологов станет оспаривать эти факты, и признанная справедливость их должна на все времена закрепить подлинность и достоинство таинственного и жуткого повествования в качестве литературного жанра. Против него выпущены все стрелы материалистической утонченности, которая придерживается привычных эмоций и внешних событий, и наивно пресного идеализма, пренебрегающего эстетическим мотивом и требующего дидактической литературы, чтобы «возвышать» читателя к приемлемой степени притворно улыбчивого оптимизма. Однако, несмотря на всю эту оппозицию, жуткая проза выжила, развилась и достигла значительных высот совершенства, основываясь как таковая на глубинном и элементарном принципе, привлекательность которого хотя и не является универсальной, но по необходимости оказывается острой и постоянной для умов, наделенных необходимой для нее чувствительностью.

Притягательность призрачного и зловещего жанра обыкновенно ограничивается узким кругом читателей, потому что требует от них некой доли воображения и умения отстраняться от повседневной жизни. Относительно немногие настолько свободны от повседневной суеты и рутины, чтобы суметь отреагировать на звуки, доносящиеся извне, и повествования об ординарных чувствах и событиях, как и обыкновенное сентиментальное изложение таковых чувств и событий всегда будет занимать первое место во вкусах большинства – быть может, вполне справедливо, ибо подобные ординарные материи составляют бульшую часть человеческого опыта. Однако среди нас всегда присутствуют чувствительные люди, и луч занимательной фантазии всегда способен воссиять в темном закоулке даже самой прочной головки; так что любой уровень рационализма, никакие реформы и анализ по Фрейду не могут вполне аннулировать воздействие жуткого шепотка в печной трубе или не менее жуткой тишины уединенного лесного уголка. Здесь вовлекается в действие психологический паттерн или традиция столь же реальная и столь же глубоко укорененная в духовном опыте, как и любой другой известный человечеству паттерн или событие, одновременное религиозному чувству и тесно связанное со многими аспектами оного; слишком уж велика и важна связанная со страхом часть нашего внутреннего биологического наследия, чтобы ее могла утратить очень значительная, хотя и численно небольшая составляющая нашего вида.

Первые инстинкты и эмоции человека сформировали его отклик на среду, в которой он очутился. Определенные ощущения, связанные с удовольствием и болью, складывались вокруг явлений, причины которых были ему понятны, в то время как вокруг тех, которые оставались загадочными для него – а в ранние дни вселенная была полна ими, – неизбежно сплетались такие персонификации, чудесные толкования и ощущения страха и трепета, какие могли осенить расу, обладающую небольшим количеством простых идей и ограниченным опытом. Неизведанное, подобно непредсказуемому, сделалось для наших примитивных праотцов жутким и всесильным источником благодеяний и бедствий, явленных человечеству по таинственным и полностью внеземным причинам, и посему явно принадлежащим к сферам бытия, о которых нам неведомо ничего и в которых нам нет места. Феномен сновидения подобным образом помогал составить представление о нереальном или духовном мире и, в общем, обо всех условиях дикарской зари – жизни, так крепко способствовавшей развитию ощущения сверхъестественного, что нам не следует удивляться той основательности, с которой сама наследственная сущность человечества насытилась религией и суеверием. Подобное насыщение, в качестве простого научного факта, следует рассматривать как виртуально перманентное в той мере, насколько речь идет о подсознательном в уме и внутренних инстинктах; ибо хотя область неизведанного неизменно сужалась в течение тысячелетий, бесконечный резервуар таинственного до сих пор охватывает бульшую часть внешнего космоса, в то время как огромный остаток могущественных ассоциаций удерживается вокруг всех предметов и процессов, некогда являвшихся таинственными, какое разумное объяснение они бы ни имели теперь. Более того, существует реальная физиологическая фиксация старинных инстинктов в нашей нервной ткани, что делает их неприметно действующими даже в том случае, если удалось бы полностью очистить сознательный разум от всех источников удивления.

Так как мы запоминаем боль и опасность смерти более ярко и четко, чем удовольствия, и потому, что наше отношение к благодетельным аспектам неведомого с самого начала было захвачено и формализировано традиционными религиозными ритуалами, на долю более темной и злой стороны космической тайны выпала основная доля популярности в нашем сверхъестественном фольклоре. Тенденцию эту также подкрепляет тот факт, что неопределенность всегда тесно связана с опасностью, таким образом, превращая любую разновидность неведомого мира в мир опасных и зловещих вероятностей. Когда к этому ощущению страха и зла добавляется сверху неизбежное удивление и любопытство, рождается составное сочетание острой эмоции и художественной провокации, чья жизненность по необходимости будет существовать столько же, сколько и само человечество. Дети будут всегда бояться темноты, a люди, наделенные разумом, чувствительным к наследственному импульсу, всегда будут трепетать при мысли о сокровенных и непостижимых мирах, полных странной жизни, которая может пульсировать в трансзвездных безднах или жутким образом угрожать нашему миру в измерениях нечистых и непристойных, доступных только мертвецам и безумцам.