Стивен Кинг - Воспламеняющая

– Да, сэр.

Кэп отпустил клавишу аппарата внутренней связи. Откинулся на спинку кресла и вновь принялся разглядывать тени.

– Нет ничего непоправимого, – поделился он с тенями. Этому девизу он следовал всю жизнь: девизу, который не был вышит и не был выгравирован на бронзовой настольной табличке, а хранился в его сердце, как истина.

Нет ничего непоправимого. До этого дня, до донесения Оу-Джея, он в это верил. Именно эта философия позволила сыну бедного пенсильванского шахтера пройти столь долгий путь. Он верил в это и теперь, хотя и начинал сомневаться. У Мандерса и его жены наверняка есть родственники, раскиданные от Новой Англии до Калифорнии, – и каждого можно использовать, чтобы надавить на фермеров. В Лонгмонте хранилось предостаточно документов с грифом «Совершенно секретно», гарантирующих, что любое слушание какого-либо комитета по методам Конторы будет… нелегко услышать. Автомобили и даже агенты были всего лишь средством, расходным материалом, хотя пройдет немало времени, прежде чем он свыкнется с мыслью, что Эла Штайновица больше нет. И кто сможет заменить Эла? Этой девчонке и ее отцу придется заплатить хотя бы за то, что они сделали с Элом. Он за этим проследит.

Но девчонка. Удастся ли ее обуздать?

Были способы. Были методы сдерживания.

Досье Макги все еще лежало на библиотечной тележке. Кэп встал, подошел, начал нервно пролистывать документы. Задался вопросом, а где сейчас Рейнберд?

Пока Кэп мимоходом думал о Джоне Рейнберде, тот находился в своем номере в отеле «Мейфлауэр» и смотрел викторину «Кроссвитс». Сидел на стуле, голый, аккуратно сдвинув ноги, и смотрел передачу. Ждал наступления темноты. Когда стемнеет, он станет ждать позднего вечернего часа. Затем раннего утреннего. А когда жизнь в отеле замрет, ожидание закончится. Именно тогда он собирался подняться в номер 1217 и убить доктора Уэнлесса. После этого он спустится к себе и поразмыслит о предсмертной исповеди доктора Уэнлесса. Когда взойдет солнце, ляжет в постель и немного поспит.

Джон Рейнберд считал себя человеком миролюбивым. Он жил в мире почти со всеми: Кэпом, Конторой, Соединенными Штатами. Жил в мире с Богом, Сатаной, Вселенной. И если не мог сказать, что живет в мире с самим собой, то лишь по одной причине: его путь еще не закончился. Он одержал много побед, и его тело покрывало множество почетных шрамов. Пусть люди отворачивались от него в страхе и отвращении. Пусть он потерял глаз во Вьетнаме.

Деньги, которые ему платили, не имели значения. Большую часть он тратил на обувь. Он обожал обувь. Ему принадлежал дом во Флагстаффе, и хотя сам Рейнберд бывал там редко, он отправлял туда всю купленную обувь. Когда ему доводилось попасть в собственный дом, он восхищался ею: от «Гуччи», «Балли», «Басса», «Адидас», «Ван Донена». Туфли. Его дом превратился в необычный лес. В каждой комнате росли обувные деревья, и он бродил между ними, восхищаясь обувными плодами, которые на них созрели. Но в одиночестве он всегда ходил босиком. Его отца, чистокровного чероки, похоронили босым. Кто-то украл погребальные мокасины.

Помимо обуви, Джона Рейнберда интересовало очень немногое. Прежде всего смерть. Разумеется, собственная. К этой неизбежности он готовился лет двадцать. Смерть всегда была его работой и единственной профессией, в которой он преуспел. С годами она все больше интересовала его, точно так же, как художника все больше интересуют яркость и мягкость света, а писателя – тонкости и нюансы характера, которые он ощупывает, как слепой – шрифт Брайля. Наиболее интересным он считал сам момент смерти… фактический исход души… ее отделение от тела. Момент, когда состояние, известное человеческим существам как жизнь, заканчивалось и превращалось во что-то иное. Каково это – почувствовать, что ты выскальзываешь из тела? Покажется ли это сном, от которого пробуждаешься? Действительно ли христианский дьявол будет поджидать с вилами, чтобы вонзить их в визжащую душу и унести в ад, как кусок шашлыка на шампуре? Будет ли радость? Будешь ли ты знать, что происходит? Что видят глаза умирающего?

Рейнберд надеялся, что у него появится возможность все это узнать. В его работе смерть зачастую приходила быстро и неожиданно, человек не успевал и глазом моргнуть. Он надеялся, что у него будет время приготовиться и прочувствовать все к тому моменту, когда настанет его черед встретиться со смертью. В последнее время он все пристальнее вглядывался в лица людей, которых убивал, пытаясь распознать секрет в их глазах.

Да, смерть интересовала его.

А еще интересовала девочка, которая их так заботила. Эта Чарлин Макги. По мнению Кэпа, Джон Рейнберд знал очень мало о Макги и ничего – о «Лоте шесть». На самом деле Рейнберд знал практически столько же, сколько и Кэп, и если бы об этом стало известно Кэпу, он наверняка отдал бы приказ о ликвидации Рейнберда. Они подозревали, что девочка обладает какой-то великой или потенциально великой способностью… может, не одной, поэтому ему хотелось встретиться с ней и посмотреть, на что она способна. Он также знал, что Кэп называл Энди Макги «потенциальной ментальной доминантой», но это Рейнберда не волновало. Он не встречал человека, который подчинил бы его своей воле.

Викторина закончилась. Ее сменил выпуск новостей. Исключительно плохих. Джон Рейнберд сидел, не ел, не пил, не курил, чистый, спокойный и голый, и ждал, когда придет время убивать.

Еще днем Кэп с тревогой думал, как бесшумно и внезапно Рейнберд возникал рядом. Доктор Уэнлесс не услышал его. Он пробудился от глубокого сна. Пробудился, потому что палец щекотал его под носом. Пробудился и увидел, как ему показалось, монстра из ночного кошмара, склонившегося над его кроватью. Один глаз поблескивал в свете из ванной комнаты, который доктор всегда оставлял включенным, если ночевал в отеле. На месте второго зиял кратер.

Уэнлесс открыл рот, чтобы закричать, но Рейнберд зажал ему ноздри пальцами одной руки и накрыл рот другой. Уэнлесс принялся вырываться.

– Ш-ш-ш, – прошептал Рейнберд, точно мамаша, подошедшая к кроватке младенца, чтобы сменить подгузник.

Уэнлесс удвоил усилия.

– Если хотите жить, угомонитесь и лежите тихо.

Уэнлесс посмотрел на него, еще раз дернулся и затих.

– Шуметь не будете? – спросил Рейнберд.

Уэнлесс кивнул. Его лицо побагровело.

Рейнберд убрал руки, и Уэнлесс принялся с хрипом заглатывать воздух. Струйка крови потекла из одной ноздри.

– Кто… ты… тебя послал… Кэп?

– Рейнберд, – коротко представился он. – Да, меня послал Кэп.

В темноте глаза Уэнлесса широко раскрылись. Язык выскользнул изо рта, облизнул губы. Лежа в кровати, со сброшенным до узловатых лодыжек одеялом, он выглядел как самый старый в мире ребенок.