Кейт Хэмер - Девочка в красном пальто

Дедушка прерывает меня:

– Ясно, бесовское кривляние, и ничего больше.

Я так и знала, что ему не понравится.

– Пора переодеваться, Кармел.

Он выходит, но мне кажется, что его лицо по-прежнему дрожит в зеленом свете прожектора. Я подхожу к платью, и из его складок на меня выглядывает его лицо. Я хватаю платье и как следует встряхиваю. Это всего-навсего дурацкое старое платье, говорю я себе, к тому же я из него выросла.

Струи холодного воздуха врываются через открытые полы палатки. Я расстегиваю куртку, но кроме нее не собираюсь ничего снимать. Не та погода. А еще я не хочу, чтобы платье касалось моей кожи – а с ним и те жаркие месяцы, все те люди, которые тянули ко мне свои руки. Я не хочу, чтобы даже Дороти снова касалась меня. Поэтому я натягиваю платье поверх джинсов и футболки, на ней написано «Цыплята Фрэнка», нам ее дали бесплатно, когда мы заказали две порции куриных крылышек.

– Вот она, вот она, моя девочка. Моя девочка. – Дедушка почти завывает из дальнего конца палатки. – Давай, дитя мое, поторапливайся. Дело только за тобой.

Он подходит и начинает застегивать мне пуговицы на спине. Тесное платье душит меня.

– Почему ты не сняла одежду?

– Холодно, Додошка. Разве ты не чувствуешь, как похолодало?

Он трясет головой и вытирает пот со лба, чтобы показать, что не понимает, о чем я говорю.

– Она перетянута этим платьем, как трофейный олень ремнями. Тебе, Деннис, давно пора сводить ее в магазин, – ворчит Монро, и дедушка хочет ему ответить, я точно вижу, что хочет, но пастор уже отвернулся и идет к проигрывателю. Он вставляет CD, и бодрая музыка заполняет палатку. Мы трое смотрим друг на друга, каждый из нас много чего хотел бы сказать другим, но не может, и мы облегченно вздыхаем, когда на пороге появляется семейная пара, которая катит перед собой девочку моих лет в инвалидной коляске.

На лицах дедушки и Монро расцветают фальшивые улыбки, а я сажусь на ступеньку сцены и молча сижу.

Люди идут и идут, и кажется, что поток никогда не кончится. Уже заняты все стулья, люди стоят и сзади, и в проходе, и возле сцены. Монро потирает руки. В палатке теперь не холодно, а жарко – кажется, что крыша расплавится.

Наконец, Монро выходит на сцену, покашливает, и зал затихает. Он молча прохаживается по сцене – настраивает себя. Когда он проходит мимо микрофона, слышно, как он дышит: хэээхааа, хэээхааа.

Настроившись на нужную волну, он встает к микрофону и брызжет слюной, весь на взводе:

– Я ощущаю присутствие Святого Духа в этом зале. Рядом с нами. Я опасаюсь, что крыша сдвинется с места, так велика его сила…

Из зала раздаются крики, но Монро меняет пластинку. Свое выступление он репетировал заранее, я видела.

– Жил-был маленький мальчик. Назовем его Чэндлер. Однажды, когда родителей не было рядом, он затеял очень плохую игру. Он решил поиграть со спичками. Дети в зале, никогда не поступайте так. Это очень плохая игра, и вы узнаете почему, когда дослушаете мой рассказ до конца. Чэндлер не знал того, что его пижама – а он был в пижаме, потому что готовился ко сну, – была сделана из легковоспламеняющегося материала…

Я просовываю пальцы под воротник, чешу шею изо всех сил. И вижу девочку, которую ввезли в зал первой, ту самую, на инвалидной коляске, она смотрит на меня из первого ряда. Улыбается мне чуть заметно. Ее худые коленки в черных колготках наполовину прикрыты красным платьем в белый горошек, она в нем похожа на Минни-Маус. На ней потрясающие туфли – золотые, с красными камушками, на высоких каблуках, и хотя ее ноги опираются на металлическую подставку кресла, я не думаю, что она совсем не способна ходить.

Я уже люблю ее. Я не могу объяснить почему, но я полюбила ее с первого взгляда, и она тоже смотрит на меня и улыбается, и я улыбаюсь в ответ, поднимаю руку и слегка машу ей, и она приветствует меня в ответ своей худенькой рукой.

Монро закончил свою историю про Чэндлера, который был весь охвачен пламенем с головы до ног, и даже пальцы на руках превратились в горящие свечи, как будто он досрочно праздновал свой десятый день рождения. Он уже перешел к другой теме:

– У всех у нас в кармане лежит мобильный телефон, и в списке контактов на букву «б» у всех должен значиться «Бог». Между нами и Богом существует прямая связь, и мы можем к нему обратиться в любую минуту, в любую секунду…

Его слова про телефон заставляют меня задуматься. У меня есть потайной карман, а в нем немного денег, о которых дедушка не знает, – одна старая дама незаметно сунула мне несколько долларов за то, что я лечила ее мужа. Я хочу накопить на свой собственный мобильный телефон. Конечно, пока денег мало, но, может, со временем мне удастся скопить, и тогда уж дедушка мне не помешает. Я соберусь с духом и позвоню папе. Вспомню ли я его номер? Я помню только самое начало, но ведь должен же быть какой-то способ узнать его. Может, он обрадуется, а может, и нет. Может, у них с Люси родилась другая девочка, но все равно можно же просто поболтать: привет, вот это сюрприз, как поживаешь?

Я смотрю на всех этих людей, которые сидят передо мной, и путь до той минуты, когда я смогу позвонить папе, кажется таким долгим и сложным, что я сомневаюсь, удастся ли мне его одолеть.

Наступает дедушкина очередь. Когда Монро уступает ему место у микрофона, я слышу, как он говорит: «Покороче, Деннис». Мои щеки вспыхивают от обиды за дедушку. Он довольно долго молчит, и толпа начинает ерзать от нетерпения. Ну давай же, давай, про себя я подбадриваю дедушку, а то ты потеряешь их. Я уже хочу вскочить и крикнуть «Аллилуйя» или «Аминь», как утром в машине. Но дедушка, наконец, открывает рот:

– Деяния, глава восьмая, строки с двенадцатой по шестнадцатую. «И вынесли они своих больных и увечных на улицы, и положили их на простынях и носилках так, чтобы, когда Петр пройдет, хотя бы тень его коснулась их».

Дедушка поднимает палец, указуя вверх, и, качнувшись, оказывается вне круга, освещенного белой лампой, его лицо опять становится зеленым. Я вздыхаю.

Мы с девочкой снова смотрим друг на друга и не можем насмотреться. Как будто мы влюбились друг в друга. Только это не так, как с Нико, без дрожи и страсти. Я люблю ее, словно я рыцарь на коне и хочу забрать ее с собой, сделать счастливой, заботиться о ней и защищать. Она смотрит на меня из-под рыжей челки большими ласковыми карими глазами. Ладони мои горят, зудят. Я сосредотачиваю все внимание на ней, чтобы разглядеть свет у нее внутри, но это трудно, мешают разноцветные прожектора в зале. Я надеюсь, что в ней достаточно света, но не уверена. Все сегодня идет наперекосяк. Чего стоит хотя бы этот зеленый прожектор или история про бедного Чэндлера, о котором я слышу в первый раз.

Я чувствую удар в сердце, потому что мне в голову приходит мысль – а что, если это неправда? Что, если эта штука, эта штука, которую я считала даром, есть только выдумка, которой дедушка заразил меня? Я беру эту мысль, кладу перед собой и внимательно рассматриваю ее безобразный комок. Я не хочу, чтобы эта мысль оказалась верной, поэтому сжимаю руки, стараюсь ее раздавить, уничтожить, но она не поддается, и это ужасно. В тот самый раз, когда я действительно хочу ощутить, как мои ладони наливаются теплом, как тело пропускает через себя силу, в тот самый раз, когда я так хочу коснуться этой славной девочки, возложить на нее руки и сказать: «Теперь ты можешь встать. Сними только каблуки, потому что в первый раз на них будет тяжело, но ты можешь ходить. Встань с кресла и иди», – я ничего не могу, потому что ничего не чувствую, кроме холода и онемения в руках. Стоп, я должна сосредоточиться, а не хныкать, что мне так плохо.