Майк Гелприн - Самая страшная книга 2017 (сборник)

Только один человек называл ее Дуняшей. Евдокия резко обернулась и воскликнула:

– Захар!

Он сидел на лавке. Красивый, молодой. С ясным взглядом синих, как у Леньки, глаз. Такой, как тогда, в пору их с Евдокией юности. Женщина похолодела: ведь если Захар здесь в таком виде, то…

– Да, я умер, – просто ответил Захар на незаданный вопрос.

Дикая ярость затопила ведьму, она схватила нож, по рукоять воткнула в столешницу и закричала:

– Как ты посмел умереть, пока я тебе не отомстила!!! Как ты посмел!

– Не бушуй, Дуняша. Времени у меня мало. Знаешь ведь, надолго нас не отпускают, – Захар печально улыбнулся. – Тут вот какое дело… Ленька один у нас остался. Вся семья погибла. А доверить его могу лишь тебе. Так получилось. Катерина без выгоды шагу не ступит. Одно дело – внука брата-начальника привечать, другое – сироту воспитывать. Дуняша, ты дар речи-то ей верни. Какая-никакая, сестра она мне.

– Заклятие, в сердцах сказанное, долго не держится. А Катерине пару неделек помолчать не повредит, – отмахнулась Евдокия, и тут до нее дошло. – Как это: Леньку мне? Ты это что удумал, Захар? Я же ведьма! Ведьма! Эй, ты где? Захар, вернись! Немедленно вернись!

На лавке, да и в доме никого не было. Лишь со двора доносился голос вернувшегося Леньки и звонкий лай щенков.

Два дня назад бесконечное негласное противостояние между местными и лагерными зашло на новый виток. Вечером, пока отряд отрывался на дискотеке, незнакомые мальчишки возле туалетов отоварили Леньку Попкова, подбили глаз и отобрали золотую цепочку с крестиком. Случись такое вне лагеря, все бы покивали сочувственно да забыли – сам виноват, нечего в одно жало за забором ошиваться! Но чтобы в лагере, почти у самых корпусов? Такая наглость требовала ответного визита вежливости.

Дрались шестеро против четырех, и Санька, хотя ему все это очень не нравилось, считал такой расклад справедливым. Цыганят было больше – их всегда больше, – но в карательный рейд мальчишки подобрались спортивные, рослые, широкоплечие. Белобрысому, стриженному под полубокс Михею было, как и всем, четырнадцать, но выглядел он на шестнадцать. Костыль и Марат – тоже парни не маленькие, всю смену не вылезали из качалки. Да и сам Санька за два года самбо вытянулся и окреп. На фоне любого из них цыганята с тощими немытыми шеями смотрелись заморышами.

Нападения местные не ждали, и Михей, первым влетевший в толпу, легко сшиб с ног самого рослого. Ожесточенная драка завязалась быстро и быстро закончилась. Санька только и успел двинуть в солнышко одному кучерявому с золотой серьгой в ухе, а остальные уже драпали, спотыкаясь и теряя остатки гордости. Марат улюлюкал, швыряя им в спины комья сухой земли. Костыль довольно скалился, потирая бритую макушку.

Влажный ветер тащил с моря соленый запах водорослей. Следом полз долгожданный ливень, заставляя пожухлые тополя трепетать в предвкушении, но хищные тучи, обжигаясь о раскаленное послеполуденное солнце, никак не могли собраться в стаю. От автобусной остановки на той стороне перекрестка на ребят таращился грузный усатый дядька. Смотрел внимательно, но встрять не пытался. Может, не любил цыган, но, скорее всего, просто не хотел связываться.

Сбитый Михеем цыганенок сидел в пыли, потирая грязной пятерней ушибленную скулу. Вставать не торопился, злобно зыркал черными глазищами из-под сальной челки на стоящих полукругом ребят. Смуглый, худющий, босоногий, в драных шортах и грязно-белой майке, он походил на Пятницу, верного спутника Робинзона Крузо. От этого происходящее нравилось Саньке еще меньше – только негодяй станет бить Пятницу!

– Давай, Санчес, – велел Михей. – Прописывайся.

Санька с сомнением посмотрел на товарищей. Он выходил из лагеря молодым д’Артаньяном в компании трех опытных мушкетеров, ищущих справедливой мести, а теперь на душе было противно и гадко. Но бить все равно придется… прописка дело такое – либо свяжешь себя с компанией чужой кровью, либо до конца смены проживешь с репутацией слабака и размазни.

Санька примерился и двинул цыганенку ногой в живот. Хотел не сильно, но парень запаниковал, отшатнулся неудачно, и сбитый носок кеда воткнулся ему под нижнюю челюсть. Лязгнули зубы. Цыганенок распластался в пыли и завыл. Дядька на остановке проснулся, прикрикнул неуверенно:

– Эй, шантрапа, вы охренели, что ли?!

Зажимая разбитый рот, роняя кровь сквозь грязные пальцы, цыганенок бросился наутек. Костыль придурковато заржал, наподдав ему ногой по костлявому заду.

– Блин! Санчес, да ты зверь! – уважительно присвистнул Марат.

– От-так! Наваляли чуркам! – заорал Костыль.

Рыча надсаженным двигателем, на пустынной трассе показался рейсовый «ЛиАЗ», набитый едущими со смены работягами. Дядька замахал кулаком, принялся пугать милицией. Сплюнув сквозь зубы, Михей кивнул Саньке, принимая прописку.

– Кого из ваших в лагере увидим, ноги переломаем, понял, да?! – крикнул он цыганенку.

Неторопливо, вразвалочку, Михей повел ребят вдоль бетонного забора, тянущегося до самого горизонта. Вдогонку им матерился вконец осмелевший дядька. Санька чувствовал себя препаршиво. В груди поселилось мерзкое чувство, от которого хотелось то ли совершить еще большую подлость, то ли расплакаться.

Кто-то злобно закричал на незнакомом певучем языке, и мальчишки удивленно обернулись. Цыганенок стоял, пошатываясь, и тщетно пытался стереть с подбородка кровавые слюни. Майку до пояса залило красным, длинный ноготь целился в обидчиков, но Санька понял, что указывает он на него. От этого обвиняющего жеста, от наполненных ненавистью черных глаз, от брошенных в гневе непонятных слов на спине выступили мурашки величиной с кулак. Цыганенок ударил левой рукой по сгибу правой, показав тоненькое предплечье, и бросился наутек. Застывший в предгрозовом испуге воздух сотряс раскатистый голос грома.

В лагерь возвращались бегом, со всех ног улепетывая от грянувшего ливня. Набрякшее небо лопнуло, да так, что мир на расстоянии двух шагов превращался в стену воды. В мутных потоках проносились сломанные ветром ветки и мелкий мусор, подбитыми субмаринами закручивались в водоворотах оранжевые фильтры окурков. Похожая на пароход, проплыла одинокая белая босоножка. Только у корпуса, забившись под навес на игровой площадке, Санька, отжимая футболку, спросил с деланым безразличием:

– Миха, а чего там этот индеец кричал?

Безуспешно пытаясь подкурить намокшую сигарету, Михей ожесточенно чиркал зажигалкой. Услышав вопрос, недоверчиво выгнул бровь и переглянулся с Костылем.

– А ты не знаешь?

– Я по-индейски не понимаю, – огрызнулся Санька.