Александр Варго - Пуповина

– Я… я… не знаю, – пролепетала я. – Позвоните в «Скорую»…

– Нет, – подумав, сказал он. – Я… истеку кровью. Пусть… все останется.

Влад потерял ко мне интерес. Он быстро слабел.

Взяв пилу, он на подгибающихся ногах поплелся к дивану. Лицо Петра Георгиевича стало бледным. Кровь из раны вытекала мерным потоком, с каждой каплей забирая жизнь профессора.

– Я все равно… закончу дело.

Я вновь закрыла глаза. Про себя я молила бога, чтобы этот ад закончился как можно быстрее.

Захлебывающиеся крики перешли в хрип. Потом я услышала, как Ирбе выругался.

– Полотно… сломалось. Извини… Петя, – прошелестел он.

Я приподняла веки. Бордовое пятно на спине Влада растянулось до самого пояса, кровь начала пропитывать джинсы. Он раздраженно швырнул в сторону испорченную ножовку и потянулся к столу. Его рука вцепилась в край скатерти, и он потянул ее на себя. Послышался звон битой посуды.

– То, что надо, – шепотом произнес Влад и засмеялся. Держа в одной руке нож, он сунул его в развороченную шею отца Жени, начиная колотить тяжелой салатницей по обуху лезвия. Петр Георгиевич булькал и хрипел, я видела, как он дрыгает ногами, его стоптанные подошвы домашних тапочек.

Самое ужасное было в том, что жизнь все еще теплилась в его агонизирующем теле. Ноги и руки все еще тряслись, но с каждой секундой движения становились тише.

Я сомкнула веки. Крепко-крепко.

«Когда я открою, ничего этого не будет».

Я очень хотела верить в это.

Прошло минут пять. А может, час.

Тело охватила слабость, оно казалось мне невесомым. Казалось, развяжи меня, и я взлечу наверх, паря, словно птица…

Клокочующие звуки прекратились. Я только слышала, как кряхтит Влад.

Медленно-медленно я приоткрыла глаза.

Ирбе сидел на полу, в луже крови. Посеревшее лицо напоминало старую гипсовую маску. В руках он держал голову отца Евгения. Глаза и рот были широко открыты, словно в последний момент Петр Георгиевич был чем-то сильно удивлен.

– Надрез… делается от темени… до шеи, – голосом известил Влад. Голос плавился, как желе на солнцепеке. – Самое главное… осторожно снять кожу… отделить ее от мышц… не повредив… ее…

Вздыхая и кряхтя, он принялся за дело.

Меня снова вырвало. Желчью, прямо на колени. Зловонная жижа текла по подбородку, капая на грудь.

Я посмотрела на лужу крови вокруг этого безумца.

(он должен уже давно умереть!)

На полу зашевелился Женя. Он вращал уцелевшим глазом, и, увидев меня, слабо улыбнулся. Постанывая, поднялся на ноги.

Влад поднял голову. Взгляд не выражал ни удивления, ни ненависти. В нем была просто усталость.

– Не подходи, – сварливо сказал он.

Женя, покачиваясь, подошел к серванту, где стояла громадная ваза, в которой находились какие-то засушенные растения.

– Ложись. Ложись, Женя, – зачем-то сказал Ирбе, снова сосредоточившись на голове. Он уже снял половину лица. Разлохмаченные края кожи болтались, как тряпка, которой вытирали разлитый борщ.

Вытряхнув из вазы гербарий, Женя заковылял к Владу.

– Я сделаю… из тебя самую… лучшую…

Сбежнев встал за спиной Ирбе. Подошвы его тапочек влажно чавкали в загустевшей крови.

– Самую… лучшую… – бубнил Влад.

Ваза с хрустом опустилась на его голову, и Влад выронил нож. После второго удара он выпустил голову. Она покатилась по полу, остановившись в метре от меня.

Третий удар повалил мужчину вниз. Ваза раскололась на две части, и Женя, подхватив дно, продолжал им кромсать лицо Ирбе.

Он бил молча, закусив губу. Штопор продолжал торчать из его глаза, как ручка какой-то замысловатой шарманки.

«С рождения Боби пай-мальчиком был!..»

Живая шарманка. Голова.

Тсанса.

«Из Влада не получится тсансы» – раздался в мозгу внутренний голос, и звучал он озабоченно. «Вон, кожа вся испортилась…»

Я визгливо засмеялась.

«Ты не попробовала фаршированный перец», – раздался в моей голове голос папы Жени. – «Мой сын отлично готовит!»

Голова Петра Георгиевича ухмылялась. А глаза…

(все это в твоем воображении!)

хлопали, как у дурацкой куклы.

Меня клонило в сон.

(…как ты думаешь, зачем он хотел тебя усыпить?…)

Я не заметила, как погрузилась в ночь, черную и вязкую, как смола.

– Олеся?

Я все еще в липкой смоле. Она не отпускает меня из своего черного густого плена.

– Олеся, проснись.

Голос мягкий, знакомый. Я знаю этого человека?

(Женя)

Я вскрикнула, выныривая из забытья.

Передо мной сидел Женя и смотрел на меня ласковым взглядом. В окно пробивались солнечные лучики.

– Я… не трогай меня! – заверещала я.

– Я ничего тебе не сделаю. Езжай домой. На улице ждет такси, – спокойно сказал он. Его правый глаз был заклеен пластырем. Ровно и аккуратно. Так, как Сбежнев всегда был приучен делать.

Я сползла с дивана, растерянно оглядываясь по сторонам. Диван был совершенно чистым, как и пол. Стол был накрыт скатертью, в центре в гордом одиночестве стояла ваза с фруктами.

– Где… – у меня запершило в горле, – где… Влад?

– Какой Влад? – искренне удивился Женя. – Ты что?

– Влад! Он убил твоего отца! – закричала я. – А ты раскроил ему череп! Вазой!

Лицо юноши приняло испуганное выражение.

– Ты что, Олеся?! Какой еще Влад?! Мой папа в порядке. Он утром уехал в город, нам нужно в банкомате деньги снять. Он скоро придет!

Меня начало трясти. Я оглядела свою одежду. Следов рвоты не было.

– Что у тебя с глазом?!

– Мне попала стружка, – ответил он, ничуть не смутившись. – Я работал ночью, делал одну статуэтку. Тебя…

Он покраснел.

– Собирался в травмопункт ехать, болит сильно.

– Женя, – зашептала я. – Я не сошла с ума.

На улице послышался гудок автомобиля.

– Тебя ждет машина, – терпеливо сказал Сбежнев.

– У тебя на улице сарай. В нем засушенные головы. Их там сотни. Они…

Женя оторопело смотрел на меня.

– Тебе что-то приснилось, Олеся. Наверное, это был какой-то кошмар.

Он почесал затылок.

– Ты пришла вчера ко мне в гости, потом сказала, что у тебя болит голова, и прилегла поспать. Я тебя укрыл одеялом. Вот и все.

Я посмотрела на сервант.

– Там стояла ваза. С какими-то сухими ветками.

Женя наклонился ко мне вплотную. Единственный глаз буровил меня, словно новенькое сверло.

– Не было там никакой вазы. Никогда.

Мне захотелось ударить его. Сорвать пластырь с глаза. Посмотреть, что там за стружка такая.

– Тебе пора, солнышко.

Словно больная старуха, я потащилась к выходу. Обернулась.

– Я ненормальная?

– Нормальная, – ответил Женя. – Абсолютно нормальная. И… очень мне нравишься.

На ватных ногах я спустилась по ступенькам и вышла за ворота. Бросила короткий взгляд на сарай. Пожала плечами.

Сарай как сарай.