Дженнифер МакМахон - Обещай, что никому не скажешь

Я заглянула в комнату и увидела мать, крепко спавшую на кровати с латунными шишечками. Заводные часы громко тикали на ночном столике рядом с ней. Стрелки отливали фосфорным светом. Всего лишь восемь часов вечера, или пять вечера в Сиэтле. Джейми скоро вернется домой с работы. Тина, Энн или другая его подруга будет ждать в его квартире: обед в духовке, белое вино в холодильнике. Я гадала, как он подсчитывал количество своих девушек каждый месяц, а иногда каждую неделю. Наверное, помечал в календаре и делал записи. С горьким любопытством я вспоминала его привычку вести каталожные карточки. Он держал целые стопки таких карточек в своем офисе, в бардачке автомобиля, рядом с кроватью. Он совал их в карманы рубашек и пиджаков и постоянно писал на них короткие заметки для самого себя. Он перекладывал их из одного кармана в другой или запихивал между страницами журнала: напоминания о том, что нужно забрать вещи из химчистки, посмотреть книгу, о которой он слышал по радио. Вероятно, теперь он пользовался карточками для архивных записей о девушках. «Саша — рыжая, с шрамом после удаления аппендикса. Любит мартини, не любит собак» . Я мысленно рассмеялась, когда представила, как карточка однажды выпадет из кармана его блейзера, когда другая девушка заберет одежду из химчистки.

Я отнесла лампу в бывшую художественную студию матери, где в углу стояла раскладная кровать с высокой стопкой одеял наверху. Потом я вкатила туда свой черный чемодан, а Мэгпай последовала за мной. Кошка наклонила голову и наблюдала, как я разбираю белье, носки и футболки и складываю их в обшарпанный деревянный комод, несомненно, принадлежавший давно ушедшему обитателю Нью-Хоупа. В туалетной сумочке я наткнулась на швейцарский армейский нож, он лежал рядом со скрабом из авокадо и шампунем с маслом чайного дерева; я сунула его туда в последнюю минуту, когда до меня дошло, что его не разрешат пронести на борт самолета. Пожалуй, я использовала его только для открывания бутылок вина и нарезки сыра на импровизированных пикниках, но мне нравится быть готовой ко всему. Я было решила положить нож в ящик с острыми предметами на кухне, но в конце концов сунула его в боковой карман сумочки, где он обычно лежал, — ведь эту вещь я всегда держала при себе.

Внезапно меня одолела усталость. Не из-за распаковки чемодана, а из-за всего, что я увидела сегодня вечером. Из-за моего возвращения. Меня угнетало ощущение вины из-за того, что жизнь моей матери постепенно ускользнула от нее, пока я тщательно обустраивала свой маленький мирок в Сиэтле, вместе с электроприборами и галогеновыми светильниками. Я оставалась в блаженном неведении, полагая, что все не так уж и плохо, что Рейвен просто преувеличивает, когда мы разговариваем по телефону.

Я поставила масляную лампу на прикроватный столик и легла на кровать, чтобы немного отдохнуть. Мэгпай присоединилась ко мне, мурлыча, как газонокосилка. Мои мысли разбредались, но есть и спать совсем не хотелось. Мне не составляло труда вообразить бессонную ночь и утро с тяжелой головой и припухшими глазами. На самом деле мне нужно было выпить чего-нибудь горячего, предпочтительно с ромом и специями. Потом я вспомнила о запертой коробке с лекарствами на кухне и отправилась туда, позвякивая ключами. У меня нет привычки регулярно баловаться сильнодействующими средствами, но маленькая таблетка амбиена никому не повредит. Для верности я приняла две штуки.

Ожидая, пока лекарство подействует, я рассматривала картины моей матери, поблескивавшие в свете лампы. В основном это были натюрморты, но один холст остался незавершенным: миска с фруктами в строгих оттенках серого. Это был подмалевок, — сцена, лишенная цвета, — лишь намек на будущую картину.

Конец апреля 1971 года

В пятом классе водителем нашего автобуса был Рон Макензи — настоящий бульдог с толстой шеей и бдительными глазками-бусинами. Он всегда носил черную вязаную шапочку и шевелил челюстями за рулем с таким видом, будто жевал свой язык. Глядя на него, можно было подумать, что он всю жизнь водил школьные автобусы, но на самом деле он когда-то работал в НАСА. Он рассказывал об этом новым ученикам на своем маршруте, давая понять, что мог летать в космос или учиться на астронавта; только под нажимом он признавался, что управлял грузовиками и подъемниками, а не лунными модулями. Он развозил части ракет. Рон Макензи прикасался к металлу, который улетал в космос. Он вернулся домой в Вермонт с мыса Канаверал из-за того, что мать его жены тяжело заболела, и там стал водить автобусы и работать в городском гараже.

Когда Рон пребывал в хорошем настроении, он называл нас синичками. Когда он сердился или кто-нибудь из детей досаждал ему, мы становились мартышками, и, судя по его тону, мартышки явно были для него низшими существами.

— Ну все, мартышки, вы меня достали! — цедил он сквозь зубы, когда в автобусе становилось слишком шумно или дети начинали меняться местами во время движения.

Мы с Дел каждое утро поджидали автобус Рона у подножия холма, возле ее почтового ящика. Трое ее братьев уезжали на более раннем автобусе, который возил их в Брук-Скул, где учились ребята с шестого по двенадцатый класс. Нику, который убил ворону, было четырнадцать лет. Его семнадцатилетние братья-близнецы Стиви и Джо оканчивали среднюю школу. Морту было девятнадцать лет. Он так и не доучился в школе и по-прежнему жил дома, помогая отцу на ферме. Другие братья — Роджер, Майрон и Эрл — обосновались в Новом Ханаане или в окрестностях. Эрл, старший из братьев, женился, и двое его детей были немного младше, чем Дел.

Стиви и Джо держались отдельно и не проявляли интереса к Дел. Когда они не занимались мелкими домашними делами, то работали над гоночным автомобилем, на котором собирались участвовать в гонках на Тандер-роуд. У них были подружки — прыщавые толстухи, которые любили сидеть в красном автомобиле, расчесывать волосы и курить сигареты, выпуская дым из ноздрей, под стук грязных гаечных ключей и автомобильных деталей, доносившихся снизу. Иногда они носились по городу на бешеной скорости, визжа покрышками на поворотах. Иногда я видела их вчетвером в автомобиле или на заднем дворе Дел, где безобразные девицы валялись с сигаретами на бурой траве, пока Стиви и Джо возились под капотом.

Утром Дел приезжала в школу на автобусе Рона, но сразу же после ланча уезжала домой на автобусе из детского сада вместе с тремя другими детьми, учившимися по специальной программе. Думаю, в школе посчитали, что для детей с такими способностями половины учебного дня будет вполне достаточно.

Трое других детей, учившихся по специальной программе, были мальчиками. Тони Лаперль страдал синдромом Дауна. Арти Пэрису, как и Дел, было двенадцать лет; оба оставались на второй год. Он был большим нескладным парнем с пробивавшимися редкими усиками. Двенадцатилетний Майк Шейн был самым высоким и худым мальчиком в нашей школе. Он не мог говорить. Никто не знал почему, но ходило множество слухов. Наиболее правдоподобный состоял в том, что в раннем детстве он перенес некую болезнь, повредившую его голосовые связки. Майк ходил с бумажным блокнотом, висевшим на шнурке у него на шее, и общался с помощью записок.