Константин Образцов - Культ

Было темно. Сердце колотилось в груди, как после долгого бега. Страх не ушел, он изменился, стал острее, как игла, застрявшая в сердце, и Даниил почувствовал, что в комнате, кроме него, кто-то есть. Он протянул руку к выключателю лампы над изголовьем кровати. Тело налилось слабостью, словно он разом отлежал себе все конечности, и движение получилось медленным, трудным и вязким; пальцы скребли по выпуклому узору обоев, пока не добрались до пластмассовой кнопки.

Щелчок. Ничего.

Свет не зажегся. Страх усилился тысячекратно. Даниил заскулил, с трудом двигая онемевшим телом, сполз с постели и встал на четвереньки. Спина покрылась мурашками, волосы зашевелились, щекоча затылок – за спиной кто-то стоял. Тогда Даниил сделал то, чего не делал с тех пор, как ему исполнилось семь: он застучал кулаком в пол – там, внизу, ровно под ним находилась спальня родителей. Раньше, когда он был маленьким, ему порой приходилось, испугавшись во сне, звать таким образом маму.

Удары были гулкими, как будто под полом притаилась совершенная пустота. Даниил захотел закричать, не смог и, спасаясь от накатывающего сзади ужаса, пополз на коленях к двери. С усилием встал, шатаясь на непослушных ногах, повернул ручку и выбрался в коридор. Кругом было темно, как не бывает даже самой глубокой ночью: ни отсветов фонарей с улицы, ни синеватых полосок ночного света, ничего, только мрак и ватная тишина. Он схватился за перила лестницы и стал спускаться вниз. В воздухе витал смутно знакомый и неприятный запах, похожий на вонь тухлой рыбы. Шаг за шагом, цепляясь за поручень, Даниил слез вниз и побрел к родительской спальне. Огибая угол коридора, случайно бросил взгляд вверх, и ему показалось, что темнота на верхней площадке сгустилась во что-то черное, толстое, колышущееся во мраке и ужасающе, неправдоподобно живое. Он заплакал.

Дверь в спальню отворилась бесшумно. Тут тоже была тишина, но сквозь щель между штор проникал слабый, серовато-голубой мертвенный свет. На широкой двуспальной кровати под одеялами угадывались очертания тел. Даниил, не помня себя от страха, оперся на пружинящий упругий матрас и пополз, всхлипывая, к спящей маме.

– Мама! Мама! – Он схватил ее за плечо и стал трясти, пытаясь разбудить.

Мама была неподвижна. Даниил схватился за край большого одеяла и сбросил его на пол.

На месте родителей, сплетенные в длинные коконы, лежали тонкие кости с остатками коричневых жил и лохмотьями мяса. Где ноги, где туловище, нельзя было разобрать – только мешанина гнутых и длинных, похожих на рыбьи, костей, сцепленных друг с другом. Там, где положено было быть головам, на подушках лежали шарообразные комья свалявшихся лохматых волос, торчащих в разные стороны. Постельное белье пропиталось грязной гнилостной влагой.

Даниил закричал и отпрянул от лежащей перед ним мерзости. Тьма за спиной сгустилась и стала упругой. Гнусная рыбная вонь залилась в ноздри и в рот. Он еще раз отчаянно завопил, понимая, что гибнет, полностью и безвозвратно, – и снова открыл глаза у себя в комнате, дрожа всем телом и обливаясь холодным потом.

Он резко сел в кровати, вскинул руку и нажал на выключатель. Вспыхнула лампа. Комната озарилась спокойным, теплым и желтым. Далеко за окном по проспекту прошелестел покрышками припозднившийся автомобиль. Даниил сидел, уставившись перед собой и пытаясь осознать реальность: вот его стол, стул, шкаф, полки с книгами на стене, низкий пуфик-мешок, на котором так удобно читать полулежа.

И легкий, едва уловимый запах несвежей рыбы и соленой воды.

С похорон мама пришла совершенно пьяной. Вообще, она не трезвела уже три дня, со среды, когда вернулась домой из больницы, где практически безвылазно провела почти четверо суток. Вместе с ней пришли еще двое – врачи, коллеги мамы, как понял Женя. Они вошли в комнату к Инге, которая так и не вставала с дивана, а только спала, просыпалась, глядела остановившимся взглядом в телевизионный экран, иногда что-то жевала, а потом опять засыпала. За все это время сестра не сказала и десяти слов. Врачи провели у нее с полчаса; Женя прислушивался к негромко гудящим голосам за стеной, но смог различить только пару слов: «депрессия» и «клиника».

В четверг, когда он явился из школы, дома уже пахло приторным алкоголем и ментоловым табаком. Глаза у мамы были красные – то ли от выпитого, то ли от слез. Женя пытался поговорить с ней, но она только мотала головой, отворачивалась и бормотала:

– Потом, сынок, давай потом. Я устала.

В субботу занятия отменили из-за похорон, и Женя не знал, радоваться этому или огорчаться. С одной стороны, после событий пятницы в школу идти не хотелось; хоть он и не ввязался в побоище, которое устроили Рома и Макс, но после уроков двое мальчишек из его класса – Егор Свиридов и Мишка Ведяев, которые еще неделю назад списывали у него домашнее задание по математике и спрашивали совета по поводу каких-то игр, – поймали его в раздевалке. У одного покраснел и распух нос, из ноздрей которого торчали комки окровавленной ваты, у другого расплылся здоровый синяк под глазом. Женя успел прикрыться согнутыми руками, но все равно получил несколько болезненных тумаков под ребра, а потом его повалили на пол и вытерли об него ноги. После такого возвращаться в «единицу» не хотелось вовсе. С другой стороны, он, возможно, даже и при таких обстоятельствах предпочел бы рискнуть и снова увидеть своих одноклассников, чем сидеть весь день дома, где уже с утра воняло спиртным и застоявшимся дымом, а в полумраке гостиной неподвижно лежала сестра, похожая на запеленутую в простыни едва живую мумию.

Мама пришла, когда за окном уже стало смеркаться, и Женя сразу понял, что она сильно пьяна; когда перебравший лишнего человек входит в дом, это сразу же слышно, даже если вошедший изо всех сил старается контролировать свое тело и вести себя тихо. Слишком сильно раскрытая дверь грохнула в стенку шкафа; что-то упало с вешалки; взвизгнула застежка-«молния» на сапоге, а потом раздалась приглушенная ругань, долгий шорох падения и мягкий удар об пол, за которым последовало пьяное хихиканье, быстро перешедшее в плач. Женя сидел, напряженно выпрямив спину, смотрел в книжку и слушал. Вот мама поднялась, закрыла входную дверь, прошла по коридору и направилась в комнату Инги.

– Где моя доченька? Где моя деточка? – послышался слезливый голос.

«Ничего, зато останется дома», – подумал Женя. И теперь всегда будет дома по вечерам. До возвращения отца оставалось еще две недели или чуть больше: насколько он знал, папин корабль был сейчас далеко на севере, где-то в районе мыса Нордкап; ему сообщили о происшествии в городе, и, наверное, если бы кто-то из семьи был ранен или убит, командование нашло бы способ переправить его поскорее домой, а так приходилось ждать окончания боевого похода. Две недели вполне можно продержаться.