Константин Образцов - Культ

– Ну что – Света? – яростно зашептала она. – Что? Поехали сейчас ко мне, хочешь? Твоя сегодня дома?

– Карина на дежурстве, – сказал Аркадий Леонидович. – Но это…

– Ну вот, отлично! – перебила Крупская. – Даже врать не нужно будет, поехали! Утром вернешься, если захочешь, а не захочешь – останешься у меня, ну, давай?

Он молчал.

– Не хочешь ехать? Тогда здесь, да? Да, хорошо, хорошо, давай прямо здесь, как хочешь, как скажешь…

На Аркадия Леонидовича накатился сладковатый дурманящий аромат коньяка. Губы Крупской шевелились совсем рядом. Она была большой, теплой и мягкой, и чувствовалось, как внутри у нее бьется и рвется наружу головокружительный жар. В расстегнутом вороте скользили глубокие тени между тяжелыми грудями. Покрытая тонкой сеточкой усталых морщин кожа была похожа на кожицу ягоды, схваченной первыми заморозками, и он ощутил ее запах: так пахнет воздух теплого осеннего дня, когда лето уже прошло безвозвратно и впереди нет надежды, а только холод и темнота неминуемых зимних ночей, но солнце еще светит ярко и припекает, словно бы из последних сил, и может еще подарить несколько жарких дней короткого бабьего лета.

Аркадий Леонидович колебался всего секунду, но уже в следующий миг возненавидел себя за эту мгновенную слабость. Он спокойно взял Крупскую за плечи, решительно отодвинул ее от себя и начал вставать, пока она наконец не соскользнула с его колен, врезавшись задницей в кресло напротив.

– Осторожнее. – Он поймал ее за локоть. – Не упади.

Светлана Николаевна вырвала руку, отскочила на шаг и, опустив голову, стала поправлять одежду и волосы резкими, злыми движениями. Он почувствовал себя неловко. Потоптался несколько секунд, не зная, что сказать и нужно ли вообще говорить сейчас что-то, взял со столика свой деревянный меч, шагнул к двери и дернул ручку.

– Ключ поверни.

Голос прозвучал так, что Аркадий Леонидович даже поежился. Торопливо щелкнул замок. В раскрывшийся дверной проем хлынул яркий свет из коридора и свежий воздух.

Он оглянулся. Крупская сидела в углу за рабочим столом и смотрела в окно.

– До свидания, Света.

– Ага. Пока.

Он плотно прикрыл за собой дверь, перевел дух, быстро прошел коридор и вышел на лестницу. На один пролет впереди него спускались вниз трое мальчишек из седьмого класса: Даниил, Женя Зотов и третий, Макс, которого Аркадий Леонидович едва узнал – лицо паренька было в раздувшихся синяках, нос распух, а один глаз заплыл и налился нехорошей багровой чернотой.

– Добрый вечер! А что это вы делаете в школе так поздно?

– Здравствуйте, Аркадий Леонидович! – вразнобой поздоровались мальчики. Макс и Женя продолжали спускаться, чуть ускорив шаги, а Даниил неуверенно остановился, глядя на преподавателя.

– А мы тут сидели, разговаривали… мы иногда здесь, на четвертом этаже, собираемся, просто так…

– Понятно, – сказал Аркадий Леонидович. – Как работа над рефератом для олимпиады? Ты сегодня пропустил дополнительное занятие.

– Хорошо, – закивал Даниил. – Отлично. Работа движется.

Повернулся и заспешил вслед за товарищами.

Крупская еще минут десять сидела у себя в кабинете, тупо глядя в окно и стараясь справиться с чувствами, которые раздирали ее изнутри и название которым она затруднилась бы подобрать. Она с трудом сдерживалась, чтобы не расколотить вдребезги бокалы с остатками коньяка, да и саму бутылку впридачу, не вышвырнуть в окошко прямо через стекло вазы с цветами, не разодрать в клочки самодельные поздравительные открытки, в конце концов, просто не заорать, колотя кулаками по столу, по стенам и креслам. «Сука, – думала она, глядя на деревья, судорожно размахивающие ветвями, как будто незримый инфернальный кукловод прицепил к ним невидимые нити и дергал что было силы. – Вот сука. Тварь. Все твари».

Она встала, выдохнула, еще раз поправила волосы, вышла из кабинета и вздрогнула. Рядом с дверью, вытянувшись у стенки и понурившись, стояла Лапкович. Она посмотрела на Крупскую, робко, просяще ей улыбнулась, и произнесла:

– Светлана Николаевна, а я вас жду.

– Чего тебе, Лена?

Менее всего Крупская сейчас была расположена к разговорам, а тем более с этой склонной к нытью, преждевременно состарившейся теткой.

– Я хотела сказать вам спасибо, – проблеяла та. – За то, что вы поговорили с ребятами, чтобы они снова ходили ко мне на уроки.

Крупская почувствовала, что хочет ее убить.

– Знаешь, Лена, – медленно начала она, – если бы ты не была такой размазней, то справилась со всем бы сама.

Лапкович открыла рот. Глаза ее немедленно стали наполняться слезами. Крупская брезгливо сморщилась.

– Вот что ты рыдать опять собралась? Ты всю жизнь рыдаешь. Вместо этого лучше бы свои проблемы семейные решала, а не сидела годами с этим твоим так называемым папашей в одной квартире.

Светлана Николаевна почувствовала, что ее начало нести, но сдерживаться не собиралась.

– Всю жизнь только и делала, что терпела и плакала. Думаешь, что тебя вот такую кто-то будет уважать? Никто не будет, а уж дети тем более. Я еще удивляюсь, как они и раньше вообще к тебе на уроки ходили, а еще с сыном твоим общались, которого его мамаша от собственного отца родила!

Елена Сергеевна отшатнулась так резко, что ударилась спиной о стену. Лицо ее, уже начавшее краснеть от подступающего к горлу плача, резко побледнело. Она вытянула вперед руку – то ли защищаясь, то ли в немой просьбе замолчать, прекратить, но Крупскую было уже не остановить:

– Ты считала, что никто не знает, что ли? Да все знают прекрасно, вся школа, что ты сына родила от своего папочки, которого тот дедом звал! И после такого ты еще продолжала с ним в одной квартире жить, на его шее сидеть и ребенка заставлять на все это смотреть! Могу себе представить, что у вас там творилось в доме! Неудивительно, что теперь твой мальчишка устраивает разборки на перемене! Наследственность-то сказывается! И еще смеешь страдалицу из себя изображать: ах, ко мне никто на уроки не ходит! Да чему ты можешь детей научить, Лена?!

Та резко шагнула вперед и взмахнула рукой. Крупская не шелохнулась.

– Ну давай, – сказала она. – Попробуй.

Несколько секунд они молча стояли друг против друга. Потом Елена Сергеевна повернулась, сорвалась с места и побежала прочь. По лестнице, удаляясь, эхом застучали шаги.

– Дура, – негромко сказала Крупская. – Конченая. Ничтожество.

Ей нужно было в уборную: освежиться и привести себя в порядок. Она прошла до конца коридора, открыла ключом дверь учительского туалета и вошла внутрь. Из-за двери зашумела вода.

Если бы Светлана Николаевна была чуть внимательнее, если бы сейчас ее не рвали на части эмоции, не будь она так погружена в мысли, грозовыми тучами клубящиеся в голове, то она бы заметила мелькнувшую в коридоре тень, юркнувшую при ее приближении в мальчишеский туалет. Но даже если бы она заметила и смогла разглядеть, то вряд ли в тот миг узнала бы в задержавшемся в школе в ожидании мамы мальчишке Рому Лапковича. Последние несколько минут он стоял, дрожа всем телом, за углом коридора, прислушиваясь к каждому слову, которое выкрикивал злой, раздраженный женский голос, и лицо его, сведенное жуткой гримасой, мало было похоже на человеческое.