Владислав Женевский - Запах (сборник)

Невероятным усилием воли ты сдерживаешь рвущийся изнутри бесформенный порыв и улыбаешься им. Эта улыбка естественней смотрелась бы на лице мертвеца, но их несложно обмануть. Или им просто плевать. Они затаптывают окурки и забираются в автобус. Ты заходишь последней и, хватаясь за спинки кресел, шаркаешь в конец салона. Наверное, так в старину чувствовали себя провинившиеся солдаты, когда их прогоняли через строй. Только тебя хлещут не прутьями, а взглядами. Не переставая болтать без умолку, горланить песни и прикладываться к бутылкам.

Не дожидаясь, пока ты доковыляешь до своего места, водитель дает по газам. Ему тоже надоело ждать. Ты падаешь на пол. Через долгие, долгие десять секунд Ваня высовывается в проход и помогает тебе встать. Ему стыдно, хотя вряд ли за себя. Он неохотно уступает тебе место возле окна. Ты прижимаешься щекой к прохладному стеклу и закрываешь глаза.

Больше всего это похоже на фреску. На побуревшую от времени, потрескавшуюся фреску в старинной церкви, давно заброшенной и открытой всем ветрам. Там, где когда-то были лица святых, остались лишь размытые пятна, перетекающие одно в другое. И теперь вместо мучеников со стен смотрит некто иной, смотрит и ждет. Смотрит, смотрит, смотрит…

Вздрогнув, ты проваливаешься из вязкого волокнистого сна в такую же явь. Автобус потряхивает на выбоинах. На передних рядах орут под гитару Летова. Вани рядом нет. Его голос тоже доносится откуда-то спереди – оживленный, почти щебечущий. Ты давно не слышала его таким.

– … И я прифигел слегка, если честно. Ну вот смотри, его ведь сняли в семьдесят девятом. Это сколько получается – тридцать… тридцать четыре, да. У меня батя тогда еще в школу ходил. И вот теперь сижу я – простите мой старославянский – в трусах перед монитором, весь такой современный, чипсы жру, пивко потягиваю. Но минут через десять забываю про все. Даже чипсы не доел. А уж насчет пива как пожалел… Туалет-то на другом конце квартиры. Зря смеешься, посмотрел бы я на тебя…

– В трусах? – спрашивает кто-то и игриво хихикает.

– Ну а почему бы нет? Да не, прикалываюсь. У меня же Натка. Короче, ни за что бы не подумал, что с древнего фильма можно таких кирпичей наложить. И я ведь видел его раз десять, когда мелкий был. И ничего, жил как-то. А тут как подумаешь, что у тебя в груди такая…

– А я вообще не понимаю, как ужастики можно смотреть. Буэ сплошное.

– Ну не знаю, дело вкуса. Погоди-ка, дай гляну, как там Натка.

Над спинкой сиденья возникает лохматая голова.

– О, да ты не спишь уже? Ну как, получше?

– Да, – врешь ты, потому что на самом деле ему все равно.

– Ну и отлично. Ты попробуй еще поспать, потом проснешься – как огурчик будешь. А я пока с Маринкой посижу, ей скучно одной. Во, чуть не забыл: как там по-английски эта фразочка из «Чужого»? «Ин спейс но уан», а дальше как отшибло. Ну типа, «в космосе никто не услышит твоего крика»?

– Не знаю, – шепчешь ты.

Его лицо некрасиво кривится.

– Да ладно кукситься, Нат. Кто из нас учится на инфаке, ты или я? Сложно сказать, что ли?

Сотни, тысячи раз.

– Я действительно не знаю, – шепчешь ты, напугав саму себя отчетливым всхлипом. Кривое лицо еще мгновение маячит над спинкой, потом исчезает.

Ты пытаешься вспомнить хоть одно английское слово, но в голове ни мысли – только густая зеленая мгла. «EMERGENCY EXIT», – кричат на тебя белые буквы с оконного стекла. Их значение тебе неизвестно.

Мгла расползается из мозга по всему телу, скатывается в желудке в упругий комок, резко расширяется… Но ты волевая девочка, ты контролируешь свое тело. Ты выхватываешь из подсознания первый попавшийся образ и держишься за него, как за оберег. Серебристая паутинка на фоне ясного голубого неба. Скорее всего, ты видела ее в детстве, когда еще ездила к бабушке в деревню. Тонкие нити спокойно и радостно поблескивают на солнце. Наверное, это было в конце августа, на излете долгого лета. Ты тянешь руку к паутинке, словно можешь каким-то волшебством перенестись в ту блаженную пору, будто не было ни унизительных старших классов, ни постылых экзаменов, ни пустых университетских коридоров, где гудящие под потолком лампы нашептывали тебе ужасные вещи об одиночестве. Но клочок осенних небес уже затягивает болотно-зеленая мгла, контуры паутинки расползаются, темнеют и складываются в подобие лица. Его ты тоже видела – тот самый лик, проступивший из бурого месива, только не в церкви, не было никакой церкви, он просто…

– Александровка! Остановка пятнадцать минут! – зычно возвещает чей-то голос. Шум, топот, смех. За окном светает. Ты одна в автобусе.

Тебе кажется, что ты идешь не между кресел, а по дну заросшего пруда, с трудом пробиваясь сквозь илистую толщу. На выходе ты едва не падаешь, но кто-то вовремя подхватывает тебя и поскорей оттаскивает в сторону, словно чучело, которое ветром принесло на деревенскую свадьбу. Твои глаза успевают зафиксировать светящуюся надпись «КАФЕ 24 Ч», первобытные силуэты междугородных автобусов, цепочки людей, семенящих в ближайший лесок – мальчики налево, девочки направо. Потом тебя выворачивает наизнанку.

Тебе бы хотелось и в самом деле вывернуться, вытряхнуть из-под кожи всю ту едкую дрянь, которая раздирает нутро, но уходит лишь само это желание – вместе с тем мучнистым, комковатым, плотным, что извергается сейчас из тебя. Ты не ела и не пила от самой Уфы. Ты не понимаешь, как тебя до сих пор может рвать. Ты вообще ничего не понимаешь.

Кто-то берет тебя за руку, вытирает салфеткой рот, ведет куда-то. Ты легче воздушного змея, легче самого воздуха.

– Ва… – сползает у тебя с губ. – Ваня… Кажец… я перева… самусе…

– Успокойся, Нат. Недолго уже ехать. Не «скорую» же тебе вызывать? Такое у тебя бывало ведь?

Твоя голова заваливается вперед. Должно быть, это воспринимается как кивок.

– Ну видишь, ничего страшного. Потерпи немножко, на свежем воздухе полегчает. Может, окно открыть? Нет? Ну ладно, не буду тебя беспокоить.

«Беспокой, – хочешь попросить ты. – Не уходи, посиди рядом со мной. Я воздушный змей, меня нельзя отпускать. Небо такое зеленое, я боюсь его». Вместо этого ты упираешься лбом в спинку кресла и молчишь. Голоса, гул двигателя, свист пролетающих мимо машин проходят через зеленую муть, не оседая в мозгу.

– … А потом я подумал: тут ведь все не просто так. Ну да, есть какая-то тварь, которая залезает в тебя и творит что хочет. Но это не просто тварь. Она ведь что-то символизирует. Ну там, не знаю, болезнь. Или изнасилование. По Фрейду, всякая галиматья… То есть можно ведь представить, что у всего на свете есть свой бог? У лени, у смеха, даже у кариеса и потных подмышек. И этим богам необязательно что-то надо от тебя. Им никто не молится, даже никто не знает про них. Они просто есть, и все. Только живут в далекой-далекой галактике, а то бы нам песец.