Майкл Маршалл - Мы здесь

Прошлое выбросить нельзя. Его приходится вписывать в свою жизнь, иначе оно просто смещается чуть за край твоего поля зрения и лежит там в пыли, истлевая.

Сам факт, что ты чего-то не видишь, не означает, что оно куда-то сплыло.

Минут через сорок писатель не выдержал и вышел из дома, но прогулка ему тоже не помогла. Ум по-прежнему тяготили магниты. Безусловно, Медж и его соотношение с жизнью Дэвида нуждались в разъяснении или по меньшей мере во вспоминании . Справиться с этим самостоятельно Дэвид не мог, и это его пугало.

Надо бы поговорить об этом еще и с Доун. Но он запросто мог показаться ей сумасшедшим, тем более в свете их последних известий! И была еще одна причина, по которой Дэвид не решался на такой разговор… в нее и вовсе толком пальцем не ткнешь. От этого возникало ощущение уязвимости, обнаженности и открытости. Эта причина – как спящий пес, которого лучше не трогать. Может, даже имеет смысл его подкармливать – на всякий случай, абы чего не вышло.

На подходе к «Зажарь» Дэвид замедлил шаг, прикидывая, не заглянуть ли на дневной кофе. А впрочем, это подразумевает разговор с Тальей о ее книге. То, что ты создаешь, как и сам процесс созидания, подобно живому человеку. Разговор с кем-то, кому писание удается лучше, чем тебе, – это все равно что выслушивать его ахи и охи об изумительном изобретательном сексе, которым он занимается с твоим партнером.

Можно попытаться соврать, что книга, дескать, почти уже прочитана, вещь классная, но тогда она может спросить что-нибудь насчет кульминации или еще чего-то, о чем он должен быть в курсе, и ложь рас-к-роется.

И тут Дэвид попался. Как раз сейчас буфетчица находилась не за стойкой, а топала снаружи у окна, собирая со скамеек кружки. Скрыться от нее писатель мог бы, разве что перебежав через дорогу.

– Привет, – дежурно улыбнулась она. О числе написанных абзацев Дэвида она при этом пытать не стала. Просто поздоровалась – и все. Для нее нетипично.

– Твою книгу пока не прочел, – виновато доложился литератор. – Занят был, не получилось.

– Найн проблем.

Может, она сердится? Он пригляделся к ее лицу: ничего. Как-то даже странно… Обычно перемены погоды на лице и в глазах Тальи для всех совершенно открыты.

– А вообще книга очень хорошая, – заверил ее Дэвид. – В ней определенно что-то есть.

Уиллокс выпрямилась, держа в каждой мясистой руке по нескольку кружек, и сдула с лица завиток волос:

– Вот и хорошо, Дэвид. Спасибо.

– Ты… у тебя все в порядке?

– Конечно. А что?

– Да не знаю… Просто такое впечатление, что…

Всякий раз при виде Тальи писатель отмечал, что вид у нее исключительно тальинский. А вот сегодня нет. Она казалась старше. Да не просто старше, а… старой.

Женщина посмотрела вдоль улицы, а когда повернулась обратно, впечатление было такое, будто что-то переменилось, словно – как тогда, когда он предложил Талье прочесть ее книгу, – с ее лица стерлись многие годы и большое наслоение событий.

– Как ты думаешь, куда уходят люди? – спросила она внезапно.

– Как понять «уходят»?

– Ну, когда умирают.

– Понятия не имею, – пожал литератор плечами. – А что?

– Да так. Думала, у тебя есть какие-то мысли на этот счет. Потому как… всяко ж бывает.

Может статься, она имела в виду его родителей? Сам Дэвид над этим никогда не задумывался. Об этом он ей и сказал.

– Я вот всегда думала, что люди отправляются на небеса, – задумчиво сказала Уиллокс, – в рай. Или, может… Может, если рая действительно нет, то они просто хлоп – и перестают существовать. Конец. А если хоть что-то остается – какая-нибудь сердцевинка, которая не умирает и не истаивает с истлеванием тела, – то, может, она запирается в том, что осталось под землей. В костях, типа того.

Что на это сказать, Дэвид не знал. И какие Талья лелеет надежды, тоже.

– Ну а может, по-другому? Может, они на самом деле куда-то отправляются, но не совсем на небеса? И не в ад. Может, есть не смерть, а что-то такое иное. Какая-нибудь махина, которая напрочь вышибает тебя из твоей привычной колеи. Все равно что выкинуть пассажира из машины через лобовое стекло. Но только куда мощнее. Запуливает так, что концов не сыскать. В черт знает какую даль. А? – Она посмотрела на писателя. – Что скажешь?

– Может быть, – неопределенно сказал тот.

Прозвучало это слабо, но к его репликам буфетчица, похоже, толком не прислушивалась.

– Видела нынче утром Джорджа, – неожиданно сменила она тему. – Мается бедняга. Все еще вспоминает, как увидел кого-то там на дороге через лес, подвез до города, а тот вдруг возьми и испарись. Жутковато, правда? Как будто он привидение к дому доставил.

Дэвид приоткрыл рот: он в самом деле готов был внести лепту в этот разговор – хотя бы что-нибудь вроде своего давешнего сомнения, – но замешкался, поскольку до него наконец что-то начало проясняться.

Тем автостопщиком был, безусловно, Медж. Медж на пути к нему. Больше некому.

Уиллокс его заминку истолковала по-своему:

– Ну да это все фигня в духе «знакомый знакомого», верно? – воскликнула она со смешком, в котором наконец проглянула та, прежняя Талья. – Ладно, тормознулась я тут с тобой, засранец… А там внутри народ уже небось с ума сходит. Мне за прилавок пора, дела воротить.

Пинком распахнув дверь, она зашла обратно в кафе, зычным голосом осаживая гудящую очередь: «Боже правый, да иду я уже, иду! Нехрен возгудать, всех обслужим!»

Дэвид проворно ушел.

Тем временем Доун (она недавно вернулась из школы и сейчас сидела на кухне за проверкой тетрадей) окончательно поняла, что заниматься больше не в силах: в голове так мутится, что невозможно сосредоточиться. Наверное, гормоны. Или же…

Она подняла глаза.

Непосредственно над кухней находилась свободная комната – в скором будущем детская. Учительница сделала в ней все, что могла, без помощи Дэвида, а ему еще оставалось рассортировать коробки. Пока он не раскидает их содержимое, нельзя толком застелить для покраски пол. А он все еще возится – понятно, из-за того, что пытается сконцентрироваться на своей новой книге, что требует усиленно вглядываться вглубь себя и, соответственно, усложняет контакт с внешним миром. «Фаза Эдди Москоуна», как Доун это называла по имени одного из своих учеников, главного раззявы класса. Все это, конечно же, объяснимо, и ничего плохого в этом нет.

Но ведь надо и как-то жить в ногу с реальностью.

Кстати, почему бы не подняться наверх и не пройтись по его коробкам? Ему же потом будет проще определиться с выбором, что оставлять, а что нет. Оставит Дэвид, наверное, почти все: у него и так-то памятных вещиц раз, два и обчелся. Даже, можно сказать, до странности мало, в отличие от нее, скопидомщицы с детства, у которой выбрасывать вещи рука не поднимается: память. У Дэвида наоборот. Для него собственное прошлое все равно что вчерашний дождь.