Алексей Иванов - Псоглавцы

Могила, вскрытая ручьём, исчерпала возможности самообладания. Кирилл повернул бы обратно, но впереди сквозь кроны леса белело небо – там находилась какая-то большая поляна. Может, автобус стоит на ней? Кирилл пообещал себе: он только посмотрит поляну и пойдёт назад, хватит натягивать нервы.

Поляна оказалась обширной луговиной, по краю которой и бежал ручей. Видимо, луговину деревенские жители использовали как покос, здесь громоздились два прошлогодних стога, изопревшие и бурые. Потому сюда и вёл просёлок – вывозить сено.

На свободном пространстве страх угас. Кирилл вертел головой, удивляясь сам себе. Да, в лесу нет обзора, кажется, что за любым деревом прячется нечисть, подкрадывается близко-близко. Но ведь для защиты лес предоставляет больше возможностей. Сучья – оружие, залезешь на дерево – будто забаррикадируешься в крепости, и вообще в лесу можно укрыться от врага так же, как и сам враг укрывается от человека. А на поляне? Враг виден издалека – это да, но тебе не убежать от него, и отбиваться нечем. Почему же в лесу страшнее? Потому что враг непобедим, и единственный способ уцелеть – это увидеть его раньше, чем он увидит тебя? Или потому что тысячелетия назад твои предки были степными всадниками, владыками простора, и лес для них являлся неведомым и смертельно опасным миром?

Кирилл решил обойти луговину по опушке и возвращаться. В то, что автобус где-то здесь, он уже не верил. Просто в пути ему стало не до автобуса, и самовнушение развеялось.

Кирилл шагал, заплетаясь ногами в траве, и смотрел в зелёную глубину леса как в глубину омута, в котором живут таинственные твари. Лес шумел, дышал, чирикал, на поляне неистово стрекотали кузнечики. Пахло смолой, листвой, пылью, жарой, дымом далёких пожаров. Почему с этим прекрасным миром нельзя жить в согласии?

Обходя маленькую ёлочку, Кирилл поймал краем глаза какой-то тёмный промельк на поляне и быстро оглянулся. Ничего. Только посреди поляны стоял ещё один старинный крест. С других точек Кирилл его не видел. Кирилл пошёл к кресту. Он успокоился, ему было интересно. Ведь это же настоящий раритет раскольничьих времён. Хотя простоит ли деревянное сооружение, вкопанное в землю, целое столетие? Нет, вряд ли. Значит, какие-то последователи вкопали здесь этот крест лет 20-30-40 назад.

Крест был высотой метра два. Мощный тёсаный брус совсем сгнил у основания. Две перекладины – маленькая косая и большая прямая – были вставлены в пазы, место стыков обросло плесенью. Треугольная кровля из двух треснувших досок держалась на ржавых гвоздях. В теле креста была вырезана ниша для иконы, и сейчас нижняя полочка нежно зеленела тонким мхом. Крест потихоньку умирал.

Удивительно, подумал Кирилл. Мировая архитектура – каменная, один раз построил – и навеки запечатлел свою идею, свою мысль. А русская архитектура – деревянная. Три-четыре десятилетия, и всё разваливается. Три-четыре десятилетия – срок одного поколения. Мысль, идею сохраняет в себе общество, бесконечно воспроизводя недолговечные и тленные формы. И с таким способом существования мысль всегда живая, всегда – гребень волны, а не глубины океана, всегда отбирается лучшее, максимально насыщенное информацией. Выходит, что деревянное зодчество – это архивация усложняющегося мира каждым новым поколением. Если в Европе её наследие – огромное множество файлов от разных поколений, то в России – один и тот же файл, который вечно в работе. Приходит поколение, этот файл разворачивает, правит, немного дополняет, архивирует. Потом следующее поколение опять разархивирует тот же файл, опять правит, опять дополняет, опять архивирует. И так далее. Такое количество работы над одним и тем же файлом превращает этот файл во что-то вроде намоленной иконы, которая способна творить чудеса.

Только вот сейчас чудес не надо, подумал Кирилл.

Он уже спускался с луговины в русло ручья и ещё раз оглянулся. Крест стоял в двух десятках шагов от него.

Кирилл попятился.

Он встретил крест у разрушенной могилы. Там и оставил его. Вышел на луговину – креста здесь не было. Обошёл луговину по кругу – и крест оказался посреди поляны. Спустился на русло – крест стоит на берегу. Крест идёт за ним, как живая тварь?..

Кирилл принялся тереть руками лоб и лицо. Крест не двигался. Да как он может двигаться, он же вкопан!.. Кирилл стал вытирать потные ладони о майку на животе и снова заметил что-то неладное… Его майка с чёрно-красным Че Геварой… Майка была надета наизнанку.

Нет, он не смотрел на себя в зеркало, когда утром одевался… Но его видели Лиза, Валерий, Гугер… Они бы сказали, что он надел майку наизнанку… Не мог же он за целый день не обнаружить этого!

Или в раскольничьем лесу он сам медленно и незаметно превращается во что-то противоположное себе? И начинает видеть то, что в обычном мире не может существовать?

Кирилл почти бежал по руслу ручья в обратную сторону. Уже знакомый изгиб пути… За ним должна быть развалившаяся могила с черепами… Рыжая глинистая осыпь по-прежнему пересекала русло. В глине желтели два черепа… Но теперь поверх них громоздился огромный деревянный крест с кровлей домиком. Одна доска кровли оторвалась и лежала на отлёте, как сломанное крыло. Откуда крест взялся? Он упал со своего места над могилой, пока Кирилл ходил по луговине, или это тот же крест, что шёл за ним по лугу, а сейчас как-то обогнал его и лёг здесь поперёк дороги?..

Кирилл перепрыгнул через крест, ожидая, что деревянное чудище схватит его за ноги чёрными лапами… Отрубить лапы… Топор. Топор остался в вагончике.

– Кирюша! – окликнул Кирилла девичий голос за спиной.

Кирилла затрясло. Он не оглянулся, а вжал голову в плечи. Это не Лиза нашла его, как тогда на торфяных карьерах. Это не Вероника. Это кричал раскольничий лес.

Кирилл пролетел по руслу ручья, взвился на берег, помчался по просёлку. Кажется, он даже метался из стороны в сторону, как заяц.

Поляна с вагончиком и навесом выглядела точно также, как и прежде. Никаких крестов. Кирилл остановился, перевёл дыхание и медленно двинулся к вагончику, словно по тонкому льду. Ящик вместо крылечка. Дверь. Та же надпись фломастером: «Месяц Золотые Рожки обрати зверя в человека пролить мне ножом булатным его руду горячую». Кирилл потянул дверь на себя. В вагончике – пусто. Низкий потолок, разрисованные стены, заколоченные окошки, топчаны, печка.

Кирилл вошёл, прикрыл дверь и бросился к печке, схватил топор и оглянулся. Никто не появился, никто не ломился в дверь. Сквозь щели между досками ближнего окна Кирилл видел поляну. Пустая.

Что не так? Что, чёрт возьми, не так?!

Один из двух топчанов был изодран в лохмотья. Куски клеёнки и клочья поролона валялись на полу на бурых пятнах… бурых пятнах… высохшей крови. Кровью была измазана стенка над топчаном. Поверх рисунков и надписей Кирилл увидел глубокие царапины, по четыре в ряд. Будто кто-то царапал стену когтистой лапой.