Стивен Кинг - Лавка дурных снов (сборник)

– Он до последнего твердил, что невиновен. Наверное, и у престола Господня будет стоять на своем.

– Да, – согласился Хайнс.

– Я не понимаю. Его ждала виселица. Его бы все равно повесили. А ты понимаешь?

– Я даже не понимаю, почему солнце встает. И что ты будешь делать с этой монетой? Вернешь родителям девочки? Может, лучше этого не делать, потому что… – Хайнс пожал плечами.

Потому что Клайны знали с самого начала. И все в городе знали с самого начала. Не знал только он один. Дурак, конечно.

– Я не знаю, как с ней поступлю, – сказал Баркли.

Порыв ветра донес звуки пения. Пели в церкви. Это был гимн, прославляющий Бога.

Посвящается Элмору Леонарду

Перевод С. Алукард

Я пишу стихи с двенадцати лет, когда впервые влюбился (в седьмом классе). С тех пор написал сотни стихотворений, почти всегда – на клочках бумаги или в наполовину исписанных тетрадях, а опубликовал из них всего с полдюжины. Большинство моих творений распихано по разным ящикам, бог знает где – я не знаю. И тому есть причина: не такой уж я хороший поэт. Это не рекламный трюк и не кокетство, а правда. Если у меня действительно получается что-то, что мне нравится, то в большинстве случаев по чистой случайности.

Основная причина включения этого произведения в сборник состоит в том, что оно (как и второе стихотворение) представляет собой скорее повествование, нежели лирику. Первый вариант – давным-давно утерянный, как и наброски рассказа, впоследствии превратившегося в «Милю 81», – был написан мной еще в колледже под огромным влиянием драматических монологов Роберта Браунинга, особенно «Моей последней герцогини». (Другая поэма Браунинга, «Чайлд Роланд к Темной Башне пришел», легла в основу серии романов, хорошо знакомых многим моим верным читателям.) Если вы читали Браунинга, то, возможно, слышите его голос, а не мой. Если нет – прекрасно. По сути своей это такая же история, как и любая другая, и это значит, что она должна развлекать и доставлять удовольствие, а не служить предметом исследования.

Мой друг Джимми Смит читал первый утерянный вариант на «Поэтическом часе» в Университете Мэна как-то днем во вторник в 1968 или 1969 году, и произведение получило хороший прием. Почему бы и нет? Он вложил в исполнение всю душу, едва ли не пел. А людей всегда захватывает хороший сюжет, будь он преподан в стихах или в прозе. Сюжет же оказался удачным, особенно учитывая его формат, что дало мне возможность удалить банальные описания. Осенью 2008 года я вспомнил декламацию Джимми, а поскольку у меня выдалась творческая пауза, то решил постараться воссоздать поэму. Результат перед вами. Не могу с уверенностью сказать, насколько он соответствует первоначальному варианту.

Джимми, я надеюсь, что ты где-то есть, и тебе попались на глаза эти строки. В тот день ты произвел настоящий фурор.

Если хочешь услышать меня, угощать начинай,

Плесни хоть бы вот той дряни (впрочем, тут у тебя сплошь дрянь!)

Больше тридцати нас было в тех джунглях, лишь трое спаслись.

Трое выжили в дебрях и вверх пробрались —

Мэннинг, Ревуа и я. Как там в той книге говорится?

Один теперь я рассказом смогу поделиться.

И вот что скажу вам – лично я-то в своей постели умру,

Как и многие прочие сукины дети – с бутылочкой, крепко прижатой ко рту.

А жаль ли мне Мэннинга? Да фиг вам! И ему хрен!

Это ж были его деньжата, а их было тратить не лень.

Но из-за них так и вышло, что мы и гибли один за другим,

А он-то сдох не в своей постели – ну, об этом я сам позаботился.

Теперь он веками послужит в том храме костей! И не напрасно,

А жизнь прекрасна!..

Ну что за пойло ты тут подаешь?

Впрочем, я не против, если еще подольешь.

Крепкая штука… А если хочешь, чтобы я заткнулся, —

Ну… переключай меня на «шампусик».

Трепотня – дешевня, молчание многого стоит, друзья…

Так о чем это я?

Двадцать девять трупов за поход, среди них одна баба,

Титьки у нее были шикарные, да и попа – что надо!

Мы ее обнаружили мертвой – вот те раз!

Поутру, средь холодных углей, у костра, что давненько погас,

Ни ушиба на ней, на лице – ни ожога,

Видать, на стылое пепелище зашла, не рассуждая долго,

Трещала всю дорогу, а погибла без единого звука,

Что за судьба человеческая, не судьба, а чертова сука!

Не согласен? Тогда хрен и тебе, и твоей мамочке хрен бы приделать,

Впрочем, с хреном она бы стала мужиком, а не девой…

А та, кажется, была антропологом, все об этом твердила,

Но на ученого совершенно не походила,

Когда мы ее из кострища вынимали, так скажем,

Щеки в золе, и глаза – не белки – серые, в саже,

А больше на ней не нашли никаких повреждений,

Дорранс инсульт констатировал – такое лекаря утверждение…

Бога ради, подлей-ка еще мне чуть виски из уважения,

Без этого проклятого виски

Временами кажется, что и смерть где-то близко!

Джунгли несли нам потери день за днем.

Карсон погиб от сучка, что пронзил ему сапог.

Нога притом так распухла, что,

Только разрезав кожу, мы снять ему обувь сумели,

Но к тому часу пальцы его ноги почернели,

Как в кострище угли, как кальмара чернила, —

наверное, у Мэннинга такая же черная кровь текла в жилах,

А вот Рестона с Полги какие-то мохнатые пауки укусили,

Причем каждый паук был что с твой кулак – не меньше никак.

Акермана ужалила змеюка-злодейка,

Что свисала прям с дерева, как с шеи бабы меховая горжетка,

И яд свой впрыснула ему в тот же миг.

Вы хотите узнать, что наш друг перенес?

Он от боли своей же рукой вырвал собственный нос,

Словно персик переспелый, прогнивший, заливаясь, в крови,

Те, кто рядом стоял, едва это зрелище перенесли,

Хочешь – плачь, хочешь – смейся, хоть ржи до упада,

Вот судьба-то у парня! Ну хватит, ну ладно…

Мир наш не такой уж и грустный – ни больше ни меньше,

Хотя психам тут, конечно, намного легче. Поверь.

Так о чем я теперь?

Хавьер с мосточка деревянного вдруг грохнулся, и вот

Мы достали его из воды, а тот уж и дышать не мог.

Тут Дорранс наш испанца искусственным дыханьем было прокачал,

Но высосал из легких бедолаги он пиявку

Размером с помидор тепличный, самый крупный с прилавка.

Та оземь хлопнулась как пробка из бутылки,

Забрызгав их кровищей, как винищем (мы, алкаши – такие,

Взгляни-ка на меня, что пьем, тем и живем).

Когда испанец отошел в бреду, сказал тут Мэннинг,

Что Хавьеру пиявки выжрали мозги. А мне наплевать.

Я помню лишь, что у него глаза не закрывались,

А целый час, как он уж околел, все вздувались и сдувались —

И вправду кто-то жрал его прям изнутри, клянусь я, чтоб мне сдохнуть!