Стивен Кинг - КлаТбище домашних жЫвотных

— Они так заглаживали чувство вины, — сказал Луис.

— Да, наверное. Ты не рассердишься, если я заболею в день похорон Нормы?

— Нет, малыш, не рассержусь. — Он помедлил и взял ее за руку. — Можно мне взять с собой Элли?

Ее рука напряглась.

— Ох, Луис, я даже не знаю. Она еще маленькая…

— Но она уже знает, откуда берутся дети, — снова напомнил ей Луис.

Она долго молчала, глядя в потолок и кусая губы.

— Если ты думаешь, что ее можно взять… — наконец проговорила она. — Если ты думаешь, что это… что это ей не повредит.

— Иди ко мне, Рэйчел, — сказал Луис, и в эту ночь они заснули, обнявшись, на его половине кровати, а когда Рэйчел проснулась, дрожа, посреди ночи — когда кончилось действие успокоительного, — Луис обнял ее и шептал ей на ухо, что все будет хорошо, пока она не заснула опять.

— Ибо всякий мужчина — и всякая женщина — подобны цветам в долине, что сегодня цветут, а завтра будут брошены в печь. Время человеческое преходяще; как придет, так и уйдет. Помолимся.

Элли, настоящая маленькая красавица в темно-синем платье, купленном специально для этого случая, так резко склонила голову, что сидевший рядом Луис услышал, как хрустнули ее позвонки. Элли редко бывала в церкви, и, конечно, она впервые присутствовала на похоронах; все это вместе так на нее повлияло, что сегодня она непривычно притихла.

Для Луиса это был редкий случай, когда он мог посмотреть на дочь словно со стороны. Всегда ослепленный любовью к ней и к Гейджу, он редко наблюдал за Элли беспристрастно; но сегодня, глядя на дочь, подумал, что перед ним — хрестоматийный пример ребенка, приближающегося к завершению первого в жизни, очень важного переходного периода, когда маленький человек почти целиком состоит из неуемного любопытства и впитывает информацию в невероятных количествах. Она промолчала даже тогда, когда Джад, такой непривычный, но элегантный в черном костюме и ботинках на шнурках (Луис подумал, что впервые видит Джада в обычных ботинках, а не в стоптанных мокасинах или резиновых сапогах), наклонился к ней, поцеловал и сказал:

— Молодец, что пришла, малышка. Обрадовала старика. Думаю, Норма тоже рада.

Элли только смотрела на него широко раскрытыми глазами.

Методистский священник, преподобный Лафлин, уже читал заключительную отходную молитву, прося у Господа смилостивиться над нами и даровать нам всем мир и покой.

— Прошу подойти ко мне тех, кто несет гроб, — сказал он.

Луис поднялся на ноги, но Элли схватила его за руку.

— Папа! — испуганно прошептала она. — Ты куда?

— Я понесу гроб. — Луис присел и обнял дочь за плечи. — Нужно вынести Норму. Мы вчетвером понесем: я, двое племянников Джада и брат Нормы.

— А как я потом тебя найду?

Луис поднял голову. Остальные трое носильщиков уже собрались у кафедры, вместе с Джадом. Прихожане начали расходиться, некоторые из них вытирали слезы.

— Иди на крыльцо и жди меня там, — сказал Луис. — Хорошо, Элли?

— Да, — кивнула она. — Только ты про меня не забудь.

— Не забуду.

Он снова поднялся, и Элли снова схватила его за руку.

— Папа?

— Что, солнышко?

— Не уроните ее, — прошептала она.

Луис подошел к остальным, и Джад представил его племянникам, которые на самом деле были то ли двоюродными, то ли троюродными внучатыми племянниками… потомками брата отца Джада. Здоровенные молодые парни лет двадцати с небольшим, очень похожие друг на друга. Брату Нормы было под шестьдесят, насколько мог судить Луис, и, несмотря на большое горе, держался он молодцом.

— Рад познакомиться со всеми вами, — сказал Луис, чувствуя себя немного неловко — посторонний в семейном кругу.

Они молча кивнули ему.

— Как Элли? Нормально? — спросил Джад и кивнул ей. Она замешкалась в вестибюле и наблюдала за ними.

Ну да, ей же надо убедиться, что я не испарюсь в клубах дыма, подумал Луис и почти улыбнулся. Но следом за этой мыслью возникла другая: Как Оз, Великий и Узясный. Улыбка тут же погасла.

— Да вроде нормально. — Луис помахал ей рукой. Она помахала ему в ответ и вышла на улицу. Луис поразился тому, какой взрослой выглядела его дочь в это мгновение. Вот такие иллюзии, пусть даже и мимолетные, заставляют задуматься о скоротечности жизни.

— Ну что, все готовы? — спросил один из племянников.

Луис кивнул, и брат Нормы тоже.

— Осторожнее с ней, — хрипло проговорил Джад. Потом отвернулся и, склонив голову, медленно побрел к выходу.

Луис подошел к левому заднему углу серо-стального гроба «Американский предвечный», который Джад выбрал для жены. Они вчетвером взялись за ручки и медленно вынесли гроб с Нормой из церкви, в февральский мороз и яркий солнечный свет. Кто-то — наверное, церковный сторож — посыпал золой скользкий утоптанный снег на дорожке. У тротуара стоял катафалк, черный «кадиллак» с уже включенным двигателем, выдыхавшим белые выхлопы в зимний воздух. Рядом с машиной держались распорядитель похорон и его рослый сын, готовые броситься на помощь и поддержать гроб, если кто-то из носильщиков (возможно, брат Нормы) вдруг поскользнется или лишится сил.

Джад стоял вместе с ними и наблюдал, как гроб устанавливают в машину.

— До свидания, Норма, — сказал он, закуривая. — Скоро свидимся, старушка.

Луис приобнял его за плечи, а брат Нормы подошел с другой стороны, оттеснив назад распорядителя похорон и его сына. Здоровяки-племянники (или троюродные внучатые племянники, или кем они приходились Джаду) потихоньку слиняли, выполнив свой скорбный долг. Они выросли вдали от этой ветви семьи; лицо женщины, которую хоронили сегодня, они помнили только по фотографиям и, возможно, редким «официальным» визитам, когда они угощались печеньем Нормы, пили пиво с Джадом и, может быть, с удовольствием слушали его рассказы о временах, в которых не жили, и людях, которых не знали, но при этом все время держали в голове, что в этот день можно было заняться чем-нибудь поинтереснее (к примеру, вымыть машину, или сходить поиграть в боулинг, или просто засесть перед телевизором в компании друзей и посмотреть бокс), и с облегчением вздыхали, когда можно было откланяться.

С точки зрения этих парней, ветвь семьи Джада теперь отошла в прошлое, словно побитый эрозией астероид, покинувший родное скопление — улетающий прочь, тающий на глазах, крошечная песчинка в необозримом пространстве. Прошлое. Фотографии в старом альбоме. Истории о былых временах, рассказанные в комнатах, в которых им, вероятно, было душно и жарко — они -то еще не состарились; их суставы не поразил артрит, их кровь была горяча. Прошлое — это прошлое. И если тело человека есть конверт для души, писем Бога к Вселенной, как учит нас большинство религий, значит, гроб «Американский предвечный» — просто конверт, куда вложено тело, и для этих крепких молодых парней прошлое — не более чем мертвое письмо, которое можно сдавать в архив.