Рени Найт - Все совпадения случайны

– Что ж, тут есть много о чем подумать, – сказал Роберт, и звук собственного голоса, твердый, густой, придал ему силы. Он встал – здесь по крайней мере авторитет его по-прежнему высок. Совещание окончено, и участники цепочкой направились к двери.

Надо найти семью – выяснить, кто это, и поговорить. Самое меньшее, что Роберт мог сделать, – это выразить им признательность за мужественное поведение их сына и попытаться хоть как-то объяснить человеческие слабости своей жены. Но сначала надо подумать о Николасе, взять его под свое крыло. Он потянулся к телефону.

– Ник? Славно мы с тобой на днях посидели… Слушай, может, повторим? Ты сегодня вечером свободен? Мне нужно с тобой кое о чем поговорить.

2013, лето

После смерти Джонатана Нэнси стала совсем не своя. Сознание ее съежилось до минимальных размеров, и думать она могла теперь только о сыне, которого больше нет. Время лечит, время уменьшает любую боль, повторял я ей. Но достучаться никак не мог. Я был ей просто не нужен. Вспоминаю один день, это было через два месяца после смерти сына. Я ждал Нэнси внизу. Уговорил ее пойти прогуляться. Это было само по себе немалое достижение. В полдень она все еще оставалась в ночном халате и вот теперь пошла наверх переодеться, а я остался ждать в гостиной. Нэнси долго не появлялась – теперь она все делала медленно. Но торопить ее я не хотел, боялся, что она передумает. К тому же я слышал, как она ходит наверху, выдвигает ящик, закрывает дверь гардероба. Она одевалась, она двигалась в правильном направлении. А потом все стало тихо, и я пошел наверх.

Я думал застать ее лежащей на кровати, но на самом деле она оказалась в ванной. Полностью одетая для совместной прогулки, она лежала в обжигающе холодной воде, которую, оказалось, пустила уже несколько часов назад. Голова ее была под водой, глаза и рот открыты. Отяжелевшую, в насквозь промокшей одежде, я вытащил ее из ванны. Она сказала, что вовсе не собиралась сводить счеты с жизнью. Просто хотела понять, как чувствовал себя тогда Джонатан. На собственном опыте убедиться в том, что, когда тонешь, тебе, как все говорят, не больно, потому что еще до смерти теряешь сознание. Она рассердилась на меня за то, что я не дал ей возможности довести опыт до конца, но признала, что в нем был один недостаток: страх и одиночество погружения в бескрайний океан – это совсем не то же, что погружение в керамическую ванну цвета авокадо в тишине и покое собственного дома.

Можно сказать, что острое сопереживание стало для Нэнси образом жизни. Она принимала близко к сердцу чужую боль, хотя и отдавала себе отчет, что стремится к невозможному. Если кто и мог понять чувства другого человека, то это была Нэнси. Между ней и окружающим миром было куда меньше преград, чем у остальных из нас. Она обладала редкой способностью влезть в шкуру другого, посмотреть на мир его глазами. Она и до смерти Джонатана старалась помочь мне обрести тот же дар. Если я был расстроен или злился на кого-то, Нэнси говорила: «Попробуй посмотреть на это с его точки зрения», или: «Попробуй представить себе, что чувствуют они». И я пробовал, только без успеха. Но чувства Нэнси были слишком обострены, в этом и заключалась вся проблема.

Она оставила преподавание, потому что не могла больше выдерживать ежедневных встреч с детьми, так что мне теперь пришлось работать за двоих, иначе жить было бы не на что. Хоть как-то жить. Наверное, нам стоило продать дом и уехать из Лондона. Наверное, мне надо было быть настойчивее и самому принять такое решение, только я знал, что не могу заставить Нэнси сделать то, чего ей не хочется. Даже попытаться уговорить ее разобрать вещи Джонатана было выше моих сил.

Однажды я вернулся домой из школы и застал Нэнси в спальне раскладывающей на кровати одежду сына. Это напомнило мне тот день в Испании, когда мы оказались в гостинице, где остановился Джонатан.

– Я ничего не намерена выбрасывать, – резко бросила она, увидев меня в проеме двери. Я промолчал. – Просто решила разобрать.

Я смотрел, как она перебирала его вещи, раскладывала по стопкам, и думал с надеждой, что, может быть, это только начало и она все же избавится от них.

– Пойду вскипячу чай, – сказал я. – Когда будет готов, позову.

Она посмотрела на меня, кивнула и снова принялась рыться в ящиках. Когда я вернулся, она паковала какой-то небольшой чемодан. Я поставил на стол поднос с чаем, сел на кровать и огляделся. Все в этой комнате по-прежнему напоминало о детских годах Джонатана: сидящая на книжной полке плюшевая собачонка, тощая и потертая, резной деревянный ящичек с игрушками, который мы с Нэнси подарили ему на Рождество и в котором он хранил свои тайные вещи. Помню, в тот момент я почувствовал прилив грусти, смешанной с радостью, ибо мне показалось, что Нэнси возрождается к жизни. Ведь раньше она вообще отказывалась прикасаться к чему-либо в этой комнате, желая оставить все в точности так, как было.

– Мусор всякий хочу сюда сложить… – Она потрясла передо мной черной сумкой. Я сделал глоток, поставил чашку на ночной столик и открыл ящик. При виде старых батареек и мелочи я улыбнулся: все было точь-в-точь как у меня в таком же ящичке такого же ночного столика, за вычетом разве что нетронутой пачки с презервативами. Я ссыпал содержимое ящика в сумку и встряхнул ее – так, чтобы презервативы оказались внизу. Мне не хотелось, чтобы Нэнси их увидела – в самом факте их невостребованности было что-то на редкость угнетающее.

Нэнси рылась в гардеробе Джонатана и в комоде со множеством ящиков, а на мою долю осталось содержимое орехового ящика в изножье кровати. Я откинул крышку и сразу понял, что тут Джонатан держал то, чему не мог найти другого места, – несколько старых игрушек, так и не съеденные леденцы, мелкие монеты, оставшиеся от рождественских подношений, какие-то предметы, напоминающие об увлечении туристическими вылазками, – оловянные тарелки и кружки, фонарь, даже старые, с треснувшей подошвой, кроссовки. Ближе к дну ящика оказались комиксы. Когда-то мы подарили ему подписку на журнал «Беано», и сейчас я подумал, что, может, стоит сохранить несколько экземпляров. И тут я увидел, что скрывалось под ними – порнография: журналы и видеозаписи. Названия и обложки производили сильное впечатление, и я исподтишка глянул на Нэнси: она, слава Богу, листала какой-то старый альбом Джонатана. Я отодвинулся на противоположный край кровати и открыл первый попавшийся журнал.

– О Господи! – невольно вырвалось у меня.

– Что? Что там? – повернулась ко мне Нэнси.

– Да нет, ничего страшного, просто живот схватило. – Я немного посидел, не двигаясь, потом встал, взял сумку и запихал в нее все содержимое ящика.