Рени Найт - Все совпадения случайны

Я перевел на нее взгляд. Хотел ответить, но язык не шевелился, так что я просто кивнул и отвернулся. На следующей остановке в автобус вошла женщина с двумя маленькими детьми, и пожилая дама приглашающе похлопала по сиденью. Один ребенок – девочка – явно была смущен, но мать улыбнулась, подняла ее и усадила рядом с дамой, а другого – мальчика – взяла на руки. Обоим годика по два, выглядели как близнецы. Девочка посмотрела на меня. Я ответил ей взглядом. Женщины начали болтать – так, ни о чем, но этого хватило, чтобы заполнить образовавшееся между нами пространство.

Пожилая дама оказалась права: когда я сходил с автобуса, тучи уже рассеялись, небо стало голубым, заблестело низко стоящее над горизонтом солнце. Оно светило мне прямо в глаза, приходилось щуриться. Впереди улавливались только какие-то неясные предметы. Я завернул налево, миновал ворота, солнце теперь оказалось справа, и видно стало лучше.

Вот тут и встретились Кэтрин Равенскрофт и Нэнси – тут, где похоронены Джонатан и сама Нэнси. Раньше я часто наведывался сюда присмотреть за могилами, но теперь уже какое-то время не был. Пока Нэнси была жива, я не видел в том нужды. После смерти Джонатана мы купили здесь участок, рассчитывая упокоиться рядом, когда придет наш час. Собачники почему-то решили, что для их любимцев это подходящее место сходить по-большому или по-маленькому. Обычно это меня раздражало, но сегодня я просто сидел на скамейке и смотрел, как они останавливались и делали свои дела. Позади меня, на возвышении, Джонатан и Нэнси.

Здешние собачники – публика приличная, они всегда прибирались за своими питомцами. Я смотрел, как один мужчина ловко сгребал собачий кал. Одно легкое движение, в руке зажат черный пластиковый мешок, наклон, подбор и шаг к мусорному ящику, крышка которого уже предусмотрительно открыта свободной рукой. Я улыбнулся, кивнул и посмотрел ему вслед, пока он не исчез из поля зрения. Потом повернулся в другую сторону. Ворота миновал какой-то любитель бега трусцой, но он направлялся в другую сторону, с каждым шагом удаляясь от моей скамейки. Я встал, открыл мусорный ящик, запустил руку внутрь и извлек пластиковый мешок. Зажав его между большим и указательным пальцами, я пошел к могиле сына. Развязал мешок, и ударившая в нос вонь заставила меня поперхнуться.

– Ах ты, гаденыш! – крикнул я и швырнул содержимое мешка на могилу Джонатана. Какая-то часть дерьма разлеталась по сторонам и прилипла к надгробию. Мне сразу стало стыдно, ведь рядом с Джонатаном покоилась Нэнси: «Преданная мать, любящая жена, незабвенная».

Я огляделся по сторонам, не увидел ли меня кто, но вокруг было пусто. Я пошел к крану, набрал в лейку воды, возвратился и принялся за дело. Понадобилось три лейки, чтобы дочиста отмыть надгробие Джонатана, после чего я подобрал пластиковый мешок и бросил его в мусорный ящик. Затем возвратился к могилам сына и жены, опустился между ними на колени и не сдержал слез.

– Нэнси, ты все знала? Или хотя бы подозревала? – Слезы перешли в рыдания, и я уже был не на коленях, я лежал у их ног. Потом почувствовал на плече чью-то ладонь.

– Вам плохо? – Я поднял голову и увидел того самого собачника, который недавно был здесь. – Это ваши жена и сын?

Я кивнул, рассчитывая, что он еще раз погладит меня по плечу и удалится. Но он задержался.

– А как умер ваш сын? – В вопросе не было никакой назойливости – только участие. Из-за слез и скопившейся во рту слюны мне было тяжело говорить, я с трудом выталкивал слова наружу. Он протянул мне руку и помог подняться.

– Он утонул, – наконец выговорил я.

– Какой ужас, – отозвался он.

Но мне этого мало.

– Он утонул, спасая ребенка. – Я почувствовал, что у него перехватило дыхание.

– Это на редкость мужественный поступок, – сказал он и кивнул, словно осознав, что за человек был Джонатан. – Ну и как? Я хочу сказать: удалось ему спасти ребенка?

– Да.

– Какой же это был смелый молодой человек. – Он положил мне на прощание ладонь на плечо и ушел.

Это правда. Как бы там ни было, что бы он ни совершил – если совершил, – Джонатану хватило смелости броситься на помощь ребенку, этого у него никто не отнимет. В тот день он продемонстрировал настоящее мужество. Он был первый, кто пришел на помощь. Так сказали в полиции. Он бросился в море, не думая об опасности, которой себя подвергает. Если бы он не действовал так быстро, Николаса Равенскрофта отнесло бы в море слишком далеко, так что уже никто бы не смог помочь ему. Я бы на его месте испугался, большинство бы испугались, но он, Джонатан, в тот момент не думал о себе, ему хватило мужества сделать то, что должно. «Это был настоящий храбрец» – так отзывались о нем свидетели в полиции и так говорили о нем нам с Нэнси. «Он пожертвовал собой» – так это с пафосом звучало в переводе с испанского на английский.

Признаю, я никогда не чувствовал за Джонатана той гордости, какой он заслуживал. Мне стыдно сознаваться в этом, но я никогда по-настоящему не верил в его смелость. Что это было – смелость или безрассудство? Я пытаюсь, но не могу вспомнить случая, чтобы за те девятнадцать лет, что Джонатан был рядом с нами, он проявил необычное мужество. Не было этого. Так как же это случилось? И почему он не смог доплыть до берега? Неужели волны были такими сильными?

– Как же так, почему этот испанец справился с волной, а Джонатан нет? – выкрикнул я однажды, и Нэнси дала ответ, на который я и рассчитывал:

– Получилось так, что он заплыл слишком далеко. Совершенно обессилел. Он сделал главное, самое трудное. Испанцу достался только последний круг.

Вернувшись домой, я почувствовал, что меня снова трясет. В помещении было холоднее, чем на улице. Я сел за стол и открыл ящик, в котором держал фотографии. Принялся просматривать их. Мать с сыном на пляже; затем в кафе, она заставляет его проглотить ложку с какой-то едой; они вместе едят мороженое. Выглядит все это совершенно естественно. Она улыбается, он улыбается. Они на отдыхе. На одном из снимков она смотрит прямо в объектив аппарата. Можно подумать, что фотограф сидел за соседним столиком, но я в это больше не верю. Она не догадывалась, что ее снимают, как и Нэнси не подозревала, когда Джонатан запечатлел ее сидящей в саду на кресле-качалке. У него это хорошо получалось. У него был талант фотографа. Его работы несколько напоминали снимки, которые папарацци делали для глянцевых журналов. Снято с близкого, но безопасного расстояния, словно знаменитости – их близкие друзья. Иллюзия интима. Мы подарили сыну самый дорогой, какой только могли себе позволить, широкоформатный фотоаппарат.

Фотографии же, сделанные в гостинице, – другие. Они как раз совершенно лишены естественности. Это постановочные кадры. Теперь я это ясно вижу. И чем больше рассматриваю их, тем страшнее мне становится, к шоку добавляется ужас. Я вижу то, что раньше предпочитал не замечать. Это – страх. Если бы пленку проявлял я, а не Нэнси, увидел бы я то, что увидела она? Или вспомнил бы набор порнографических фотоснимков, которые обнаружил в спальне Джонатана? Или, допустим, сначала бы я проявил пленку, а порнография попалась уже потом. В таком случае мелькнула бы у меня мысль, что между ними может быть связь? Я выбросил журналы, чтобы Нэнси не отвечала за аппетиты своего сына. Но таким образом я обелил и самого себя. Тогда я выбросил их, а потом, когда много лет спустя обнаружил фотографии, ничего не вспомнил. Я видел то, что хотел видеть. А вот Нэнси – не знаю. Не уверен, но она могла увидеть нечто другое. Вопрос в том, уж не это ли другое заставило ее взяться за книгу. Она написала ее для себя и ни для кого другого.