Рик Янси - Ступени, ведущие в бездну

– Ах, если бы только этот посредник, который привез его вам, открыл имя своего клиента! – воскликнул фон Хельрунг. – Ведь этот таинственный персонаж знает, – так же, как и сам Метерлинк – что за бесценный трофей находится сейчас в руках некоего Пеллинора Уортропа с Харрингтон-лейн 425! Я не преувеличиваю, майн фройнд. За всю вашу полную риска карьеру вы никогда не подвергались опасности большей, чем сейчас. Это ваше самое ценное достижение может оказаться и первым шагом к гибели.

Уортроп напрягся.

– Моя, как вы выражаетесь, гибель когда-нибудь придет, это несомненно, фон Хельрунг. И лучше пусть это случится, пока моя карьера в зените, чем когда от нее останутся лишь жалкие холодные помои.

Фон Хельрунг дымил сигарой, наблюдая, как его бывший ученик допивает чай.

– Что ж, может быть, так оно и будет, – пробормотал он. – Очень может быть.

Жалкие холодные помои.

Девятнадцать лет спустя он сидел в ногах своей кровати, укутанный в полотенце. Он исхудал так, что были видны ребра, а мокрые волосы, облепившие впалые щеки, почему-то заставили меня вспомнить ведьму из «Макбета». Прекрасное грязно, а грязное прекрасно!

– Ты заварил чай? – спросил он.

– Нет.

Я подошел к комоду, чтобы достать чистое белье.

– Нет? Тогда чем ты там гремел? А я-то думал: «Вот милый Уилли заваривает мне чай».

– Нет, чай я не заваривал. Я проверял, есть ли в этом проклятом доме хоть крошка еды. И ничего не нашел. Чем вы питаетесь, Уортроп? Глодаете трупы из вашей коллекции?

Я швырнул ему пару чистого белья – его в комоде оказалось сколько угодно. Похоже, он не менял его, по крайней мере, месяц. Белье упало ему на голову, и он захихикал, как мальчишка.

– Ты же знаешь, у меня никогда не бывает аппетита во время работы, – сказал он. – А вот хорошая чашка горячего, крепко заваренного дарджилинга – это совсем другое дело! Кстати, я так и не научился заваривать его так же хорошо, как ты, Уилл, сколько ни бился. С тех пор, как ты ушел из этого дома, чай потерял вкус.

Я подошел к платяному шкафу. Нашел там брюки, рубашку и наименее запачканный жилет, бросил все это на кровать.

– Заварю вам чайничек, когда вернусь.

– Вернешься? Но ведь ты только что пришел!

– С рынка, Уортроп. Там скоро закроют.

Он кивнул. И продолжал рассеянно крутить в руках майку.

– Надеюсь, ты не возражаешь, если я попрошу тебя купить пару лепешек…

– Не возражаю.

Я сел на стул. Почему-то я вдруг почувствовал, что мне не хватало воздуха.

– Правда, они теперь тоже не те, – продолжал Уортроп. – Даже странно, почему бы это.

– Прекратите, – резко сказал я. – Не будьте ребенком.

Я отвел глаза. Меня тошнило от него, от его полотенца, от сосулек волос, с которых капало, от его сутулых плеч, впалой груди, тощих, словно палки, рук, костлявых пальцев. Хотелось его ударить.

– Вы мне скажете? – спросил я.

– Что?

– Что это за штука такая, над которой вы сейчас работаете, которая медленно убивает вас и наверняка убьет, если я позволю?

Его темные глаза сверкнули знакомым инфернальным огнем.

– Мне казалось, что я сам распоряжаюсь своей жизнью и смертью.

– Вот именно – вам показалось. Скорее, наоборот, смерть уже распоряжается вами.

Огонь погас. Голова поникла.

– Должен же и я когда-то умереть, – прошептал он.

Это было слишком. С утробным рыком я сорвался со стула и навис над ним. Он отпрянул и заморгал, точно ожидая удара.

– Прокляни вас бог, Пеллинор Уортроп! Прошли те дни, когда вы могли с детской наивностью делать вид, будто манипулируете мной и контролируете каждый мой шаг! Приберегите ваши мелодраматические сопли для кого-нибудь еще!

Его плечи поникли.

– Никого больше нет.

– Вы сами сделали этот выбор, никто вас не принуждал.

– А кто принуждал тебя бросать меня?! – закричал он мне в лицо.

– Вы не оставили мне выбора! – я отвернулся. – Вы мне отвратительны. «Всегда говори правду, Уилл Генри, во всякое время правду и ничего, кроме правды». И это говорили мне вы, самый умный человек из всех, кого я знал!

И я повернулся, снова оказавшись лицом к нему. Такова и вся наша жизнь – никто не ходит прямыми путями.

– Вы всегда были для меня обузой, ярмом на моей шее! – заорал я. – Вы отвратительны, сидите тут и гниете в собственных фекалиях, как животное, и ради чего? Зачем все это?

– Я не могу… не могу… – Его была дрожь, худые руки обхватили нагое тело, лицо скрылось за паутиной волос.

– Чего не можете?

– Говорить то, чего не умею… делать то, чего не умею… думать то, чего не умею.

Я покачал головой.

– Вы спятили. – На этот раз голос мой прозвучал удивленно. Непревзойденный Пеллинор Уортроп, единственный в своем роде, перешагнул-таки невидимую грань.

– Нет, Уилл. Нет. – Он поднял голову и посмотрел на меня, а я подумал: «Вот перлы, которые были его глазами». – Все так, как и в начале. Это не я ослеп. Это твои глаза открылись.

Широко раскрыв глаза, едва не упираясь в пол носом, я ползал в Монстрариуме вокруг трупа, с каждый разом увеличивая круг.

Дорога́ была каждая секунда, но я заставлял себя не спешить, изучая любые подробности, доступные глазу при столь скудном освещении.

Вот кровавый след ботинка, в шести дюймах от места, где он упал. Вот еще один, там, где второй мужчина едва не наткнулся спиной на стену. Рассыпавшиеся ящики – вероятно, результат столкновения. Или борьбы? С кем-то третьим? Или с драгоценным трофеем Уортропа? Возможно ли, чтобы сообщник-предатель убитого, или его соперник, был побежден здесь, в Комнате с Замком, при попытке пересадить трофей в другой контейнер, более пригодный для транспортировки? Не найдя у стены ничего полезного, я пересек комнату. Вот деталь, не замеченная мной при первом, поверхностном осмотре: большой холщовый мешок, брошенный кем-то – или чем-то – в дальнем углу. Я наступил на него – пусто.

Вот, значит, как было дело: он пытался вынуть его из клетки, но тот бросился на него, испугал, человек, попятившись, наступил в лужу крови, отсюда и отпечаток на полу. Или так – убийца мог случайно ослабить хватку и, оставаясь свободным, запаниковать, шарахнуться в сторону, удариться о стену, рассыпать ящики и броситься из Монстрариума прочь, бросив то, ради чего пришел. Но такой сценарий показался мне неубедительным. Если бы он выронил трофей, тот кинулся бы за ним, и тогда его следы остались бы на полу благодаря все той же луже. Вернувшись в коридор, я стал ощупывать влажную стену над кучей покореженных досок с торчащими из них гнутыми гвоздями, щурясь в мигающем свете газовых горелок и кляня себя за то, что не прихватил из кабинета Адольфа фонарик. Мои пальцы коснулись чего-то липкого. Я замер. Кровь. Стена на уровне глаз была забрызгана мелкими каплями. Неужели он ударился головой? Или его укусили еще до того? Капли покрывали пространство на три фута в обе стороны от груды разбитых ящиков. Что это – он разбил здесь голову и мотал ею из стороны в сторону? Или кто-то мотал его из стороны в сторону, разбив ему голову?