Дэн Симмонс - Друд, или Человек в черном

Она не шелохнулась.

– Ступай! – скомандовал я. – Нет! Вернись. Возьми деньги. А теперь иди!

Агнес побежала наверх паковать свои тряпки и прочие убогие вещички.

Я поднялся за ней, чтобы проверить, выполняет ли она мое распоряжение. Потом я спустился в подвал, где Джордж хранил свой ящик с инструментами. Взяв большой молоток с гвоздодером и увесистый ломик, я вернулся наверх.

Дорогой читатель далекого будущего, если сейчас вы склонны осудить меня, я прошу вас воздержаться. Доведись вам встречать меня в реальной жизни, вы бы знали, что я человек мягкий.

Я сызмалу проявлял мягкость в поведении и поступках. Я пишу… писал… сенсационные романы, но живу… жил… тихой, мирной жизнью, просто образцово-показательной. Моя мягкость всегда привлекала женщин, вот почему я – низенький, полноватый господин в очках – пользовался большим успехом у дам. Даже наш друг Чарльз Диккенс постоянно подтрунивал над моей мягкотелостью, как будто отсутствие всякой агрессивности превращало меня в посмешище.

По пути домой от Марты я в очередной раз осознал, что неспособен даже пальцем тронуть юную Агнес, сколь бы губительной ни оказалась для моей жизни и карьеры ее неизбежная неосмотрительность. Я никогда ни на кого не поднимал руки во гневе.

«Ага! – воскликнете вы, дорогой читатель. – Но как же насчет вашего намерения застрелить Друда и Диккенса?»

Позвольте напомнить вам, дорогой читатель: Друд не является человеком в привычном понимании этого слова. Он убил десятки, если не сотни невинных людей. Он выходец из Черных Земель, что видятся мне во сне каждый раз, когда Фрэнк Берд колет мне морфий.

А Диккенс… Я уже рассказал вам, как Диккенс обращался со мной. Судите сами, дорогой читатель. Сколько лет вы смогли бы выносить высокомерие и снисходительность этого человека, хвастливо величавшего себя Неподражаемым, прежде чем подняли ли бы наконец руку (или оружие) в праведном гневе?

Но вы должны понять: я никогда не поднял бы руки на бедное тупое дитя вроде Агнес.

Она спустилась вниз в лучшем из своих дешевых нарядов и в тонком пальтишке, в котором продрогла бы уже через десять минут после выхода на улицу здесь, в Англии, и через пару минут – в Шотландии. Она тащила два дешевых чемодана. И она плакала.

– Ну-ну, дружок, ты это брось. – Я ласково похлопал Агнес по спине, и она снова отпрянула от меня. – Посмотри, пожалуйста, ждет ли еще кеб там.

Она глянула сквозь жалюзи, закрывавшие окно у входной двери.

– Да, сэр. – Она снова расплакалась. – Я не знаю, как п-платить вознице. Я не знаю, как найти н-нужный вагон на с-станции. Я вообще ничего не знаю и не умею. – Несчастное дитя находилось на грани истерики.

– Полно, полно, Агнес. Вознице я уже заплатил. И приплатил сверх положенного, чтобы он помог тебе найти твой вагон и место. Он не оставит тебя, покуда не убедится, что ты села в свой поезд, в свой вагон и удобно устроилась на своем месте. Я попросил его позаботиться о тебе и не уходить с платформы до самого отправления поезда. И я уже телеграфировал славному семейству, где ты будешь служить… они встретят тебя на Эдинбургском вокзале.

– Мои мама и папа… – опять начала она, давясь слезами.

– Они будут страшно рады, что у тебя хватило смелости воспользоваться редкостной, замечательной возможностью, представившейся тебе. – Я взялся за дверную ручку, но тотчас хлопнул себя по лбу. – Ох, чуть не забыл. Я хочу напоследок попросить тебя об одной услуге.

Агнес уставилась на меня испуганными, заплаканными глазами, но я уловил в них слабый проблеск надежды. Похоже, она посчитала это отсрочкой приговора.

– Сюда. – Я направился в глубину дома, к кухне.

Девочка не сразу заметила, что доски, которыми была заколочена дверь на черную лестницу, отодраны. Но когда заметила – остановилась как вкопанная.

– Я решил снова пользоваться задней лестницей, Агнес, и мне нужно зажечь там все настенные свечи. Но мои усталые старые глаза плохо видят в темноте… – Я снова лучезарно улыбался.

Она помотала головой. Выронила из рук свои дешевые чемоданы. Рот у нее был открыт, и на лице застыло бессмысленное выражение, придававшее ей сходство с идиотками, каких держат в сумасшедших домах.

– Нет… сэр, – наконец проговорила она. – Папа запретил мне…

– О, сейчас там нет ни мышей, ни крыс! – со смехом перебил я. – Давно уже нет! Твой отец знает о моем намерении открыть лестницу. Тебе потребуется не больше минуты, чтобы зажечь все свечи, а потом ты отправишься в увлекательное путешествие.

Она лишь потрясла головой в ответ.

Я уже зажег свечу. Теперь я вложил ее девочке в руку и зашел ей за спину.

– Не упрямься, Агнес, – прошептал я на ухо бедняжке. И невольно задался вопросом, не смахивает ли сейчас мой голос на Друдово шипенье с присвистом. – Будь умницей.

Я двинулся вперед, потихоньку тесня Агнес к двери. Она не упиралась, пока я не открыл дверь и не заставил вступить в черный проем.

Тогда она внезапно остановилась, повернулась и устремила на меня такой же печальный, понимающий и одновременно недоверчивый взгляд, каким смотрел на Диккенса ирландский волкодав Султан на последней своей прогулке с хозяином.

– Я не… – начала она.

– Зажги все свечи до единой, Агнес, и постучи, когда захочешь выйти. – Я подтолкнул девочку вперед и запер за ней дверь.

Потом я принес с кухонной стойки молоток, гвозди, доски и принялся заколачивать дверь, вгоняя гвозди в старые отверстия в косяках, чтобы все выглядело как прежде и Джордж с Бесс ничего не заметили по своем возвращении.

Девочка закричала, разумеется, и очень громко. Но стены и двери в доме на Глостер-плейс были очень толстые, и даже в кухне, с расстояния нескольких футов, я едва различал крики, а уж с улицы их точно никто не мог услышать.

Она застучала по дубовой двери кулаками, потом (судя по звукам) стала царапать ногтями, но затихла к моменту, когда я забил последний гвоздь в самом низу. Теперь ни малейший лучик света не проникал сквозь припорожную щель в темный лестничный колодец.

Я прижался ухом к доскам, и мне показалось, будто я слышу, как Агнес начала подниматься по ступенькам, медленно и неуверенно. Должно быть, даже тогда она в глубине души не сомневалась, что все происходящее – просто такая жестокая игра и что я выпущу ее, как только она зажжет все свечи.

Последние крики несчастной были поистине душераздирающими. Но продолжались они недолго. Как я и предвидел, истошный вопль оборвался на высокой, пронзительной ноте самым ужасным образом.

Я поднялся в комнатушку Агнес и тщательно все обыскал там, не думая о времени и не беспокоясь по поводу кебмена, ждавшего у дома. Убедившись, что девочка не оставила записки ни в своей каморке, ни в родительской комнате, ни еще где-либо, я проверил, все ли свои ценные вещи она упаковала в два дешевых чемодана.