Марьяна Романова - Старое кладбище

И вот снится ей, что стала она выдергивать из аккуратных холмиков скудные сорняки и вдруг увидела в земле небольшую нору, как будто бы кротовый ход. Начала сгребать в дыру влажную землю – та только провалилась внутрь. Тогда женщина разгребла руками почву и увидела внизу изломанные доски гроба. Гроб выглядел так, словно его топором кто-то раскрошить пытался. В яме было темно, смотреть неудобно, но ей показалось, что внутри не было тела, только какие-то полуистлевшие тряпки. Не по себе стало женщине, она начала оглядываться в поисках других посетителей кладбища. Наверное, если бы что-то подобное случилось в реальности, она бы времени даром не теряла, пошла бы к кладбищенскому смотрителю, связалась бы с администрацией, устроила бы скандал. Но во сне мысли были медленными, как большие кудрявые облака.

Вдруг она почувствовала чье-то присутствие и обернулась. За спиной стоял отец и смотрел на нее без улыбки. Лицо было чужим – каким она увидела его на похоронах. Одутловатое, серьезное, кожа желтая, тонкая и как будто бы восковая. Было очевидно – это мертвец, однако он стоял и смотрел прямо на нее, правда, взгляд у него был тусклый, без радости узнавания.

В первый момент женщина хотела броситься вперед, обнять, запах знакомый почувствовать. Запах отца всегда ассоциировался с покоем и надежным будущим. Будучи ребенком, она часто подбегала к отцу, утыкалась носом в прокуренный свитер, вдыхала глубоко, а он смеялся и трепал ее за волосы ладонью, и это было счастье, это был дом.

И тогда, во сне, она даже шагнула вперед, но потом опомнилась. Отец стоял как-то неестественно прямо, как будто бы вместо позвоночника у него был деревянный стержень, как у огородного пугала, отпугивающего ворон. От похоронного костюма пахло влажными гробовыми досками. Мысль о том, что можно привычно уткнуться лицом в эту ледяную, как промерзшая северная земля, плоть, обтянутую влажной тканью, казалась дикой – до тошноты.

Женщина растерялась, отец же вскинул руки, как будто бы тоже собирался обнять ее, и вдруг какая-то неведомая сила согнула его пополам, как куклу. Она услышала хруст костей и утробное бульканье. Из его бледного рта ей под ноги вырвалась струя буроватой пузырящейся жижи, в которой копошились бледные личинки. Женщина отшатнулась и вскрикнула, и от звука собственного голоса проснулась – как током ударенная. Она села на постели. В окно светила полная луна, простыни пропитались ее потом, и ей вдруг почудилось, что в воздухе пахнет землей. «Наверное, у меня температура», – подумала она.

Уснуть после такого кошмара не представлялось возможным, перед глазами было желтое отстраненное лицо отца, и она решила сходить в душ, постоять под прохладной водой. Но до ванной так и не дошла, потому что в коридоре увидела дочь. Та снова сидела на корточках и внимательно рассматривала какой-то предмет, лежавший перед ней на полу. Глаза ее были открыты, лицо не выражало ничего. Включив свет, женщина обнаружила, что дочь сидит над куском мяса – непонятно, где она его взяла, – гнилым, позеленевшим с одного края и облепленным личинками. Такими же, какие она видела только что во сне.

И снова тот же сценарий: бросилась вперед, растормошила дочь, та ничего не помнила, плакать начала. «Где взяла мясо?» – «Не знаю». – «Почему оно такое испорченное?» – «Не знаю, это не мое». – «Как ты могла вообще додуматься принести домой такую гадость?» – «Я ничего не приносила, мамочка, мне страшно».

Кое-как успокоились обе. Утром притворились, что не было ничего. Женщина прекрасно умела контролировать мысли и в самом зародыше перехватывать те, которые могли ее опечалить или напугать.

Но спустя неделю ее разбудили странные звуки из кухни – удары, как будто бы кто-то стучал тяжелой деревяшкой по столешнице. На цыпочках она прокралась по коридору, с замиранием сердца включила свет.

В кухне обнаружилась дочь всё в той же длинной ночнушке. Босая, волосы распущены, бледное серьезное лицо, широко открытые глаза кажутся черными зияющими дырами. В руках топорик для рубки мяса, на столешнице перед ней деревянная разделочная доска и говяжьи ребра, которые женщина купила накануне, чтобы суп сварить. Монотонный удар – от мяса отрублен кусочек. Еще один удар, еще, еще…

Случившееся показалось женщине слишком страшным, чтобы никак не отреагировать на это происшествие. Утром она записала дочь к психиатру, кандидату наук – не официально, конечно, чтобы не портить ребенку документы возможным диагнозом – по знакомству. Психиатр только плечами пожал:

– Ничего страшного, детский лунатизм – распространенное явление. Тем более у вас ребенок нервный, слабый, живет замкнуто. Ничего, она это перерастет годам к четырнадцати.

– Но она же не просто ходит, – слабо возразила мать. – Она взяла топор, острый, и рубила мясо! Она никогда даже хлеба себе не отрезала, а тут – такие ловкие движения, как будто в семье потомственных мясников росла.

– А вы спрячьте все предметы, которые считаете опасными.

– Может быть, все-таки пропить какое-нибудь успокоительное?.. Вы меня поймите, это же просто страшно…

– Если хотите, я могу помочь положить вашу дочь на обследование. В этом нет необходимости, но если вам не жалко ребенка…

Это был запрещенный прием, и он, конечно, сработал. Женщина увела дочь домой, тем же вечером сложила в картонную коробку опасные предметы и спрятала подальше на антресоли. Однако ночью ее снова разбудил знакомый стук. Еще в полусне она поняла, что случилось, но некоторое время прислушивалась, не желая верить происходящему.

Дочь, ее неловкая неспортивная дочь, которая и шнурки-то завязывала не с первого раза, которая не могла по лестнице без одышки подняться, бесшумно принесла стул, достала с антресолей коробку с острыми предметами, выбрала нужный топор, коробку аккуратно убрала на место и занялась тем, что продиктовало ей бессознательное состояние – стало монотонно рубить мясо в их маленькой кухне.

Она была как будто бы чужая. Как будто бы другое существо, завоевавшее тело ее девочки. Это тело даже по-другому двигалось. Ее дочь, перемещаясь по знакомой квартире, вечно задевала углы, не могла вписать себя в пространство. Она всё роняла, задевала локтем предметы, те падали на пол и разбивались – это вошло в привычку, ее даже никто не ругал. А это, другое существо, было ловким, движения были отточенными, но какими-то механическими, словно у робота, который не ошибается никогда.

Женщина привычно уже бросилась вперед, схватила дочку за плечи, тряхнула. Но дочь не проснулась – обернулась к ней, уставилась остекленевшим взглядом в ее лицо, и в руках ее был топорик, с которого свисал беловатый шматок говяжьего жира.