Марьяна Романова - Старое кладбище

Да еще и соседка, мать той самой Галины, на могиле которой обнаружился малыш, в полдень постучала к ней в окно и, прищурившись, спросила: «Михална, из твоего дома ночью как будто бы детский плач слышен был?» Женщина ответила, пожалуй, с той суетливостью, которая всегда выдает лжецов: «Откуда в моем доме плач детский? Скажешь тоже! Показалось тебе, Тамара, ступай ты уже!»

Так прошло несколько дней. Каждый вечер женщина говорила себе: вот еще чуть-чуть, еще денечек, и я позвоню куда надо, всё устрою. Может быть, и опеку получится оформить. Но наступало очередное утро, она видела малыша, и сердце ее противилось здравому смыслу. Она не могла себе даже представить, что можно передать чужим рукам вот это слабое, доверившееся ей существо. Чтобы равнодушная грубая медсестра завернула его в жесткую простыню с больничным клеймом, заткнула ему рот пустышкой и раздражалась бы на каждый его плач.

Женщина почти перестала дом покидать – ставни даже закрыла, а соседям сказалась больной. Она сама понимала, что всё это похоже на сумасшествие, но ее личность словно раздвоилась, и одна часть с ужасом наблюдала за тем, что творит другая.

И вот утром на пятый день случилось нечто, после чего стало ясно: говорить кому-то о ребенке ни в коем случае нельзя.

Малыш наконец открыл глаза, они ранее были слипшимися от гноя, который женщина пыталась вычищать влажной тряпочкой, но ничего не помогало.

Он открыл глаза и посмотрел прямо на нее.

И в первый момент женщина отшатнулась и потянулась ко лбу, чтобы осенить себя крестным знамением.

Глаза у малыша были прозрачно-желтые, такой цвет не встречается у людей, а зрачки – вытянутые, как у кота. И взгляд – осознанный, какого у новорожденных не бывает. Не было в нем мутности, узнавания, расфокусированности – нет, он просто внимательно смотрел, изучал лицо своей спасительницы. И на крошечном лице не было эмоций – ни доверчивой младенческой нежности, ни неприязни. Просто интерес.

Не по себе стало женщине. Мысли крутились нехорошие – что за существо она в свой дом притащила? Из могилы своими руками вырыла. Кто его знает, откуда он там взялся. Почему не задохнулся за столько времени под землей? С другой стороны… Существо же пахло как ребенок, вело себя как ребенок, требовало молоко, иногда начинало плакать, но сразу успокаивалось, почувствовав рядом чужое тепло.

Прошло еще несколько дней, и женщина привыкла к странному внешнему виду младенца. Теперь ее почти веселил собственный испуг. Мало ли на свете чудес бывает – вон в газетах и про близнецов сиамских пишут, и про мальчика о двух головах, и про младенца с полным ртом зубов. А тут – зрачки вытянутые и желтая, как у кота, радужка. Даже красиво, если привыкнуть. Тем более что от младенчика не чувствовалось угрозы – ничего в нем необычного не было, кроме этого взрослого осмысленного выражения лица.

Одна проблема – соседи неладное заподозрили. Женщина раньше всегда общительной была, дома ей не сиделось, любила пройтись по главной сельской улице в поисках случайного собеседника. По три четверти часа иногда у колодца над ведрами пустыми стояла, с кем-нибудь из соседей самозабвенно сплетничая. А тут вдруг дома затаилась: занавески задернуты, ставни полуприкрыты, как будто бы покойник у нее дома. Иногда выйдет, воровато оглядываясь, на велосипед прыгнет и в магазин торопится.

В деревне же люди любопытные – вечно новостей не хватает, вот и приходится за соседями наблюдать, для удовлетворения естественной человеческой потребности во взаимообмене внимания.

То один сосед зарулит к женщине под каким-нибудь невинным предлогом: сахару одолжить или, наоборот, излишек яблок принести, то другой. Но дальше порога она теперь никого не пускала, хотя раньше двери ее дома были гостеприимно распахнуты для каждого встречного.

И полетели по деревне сплетни, витиеватые, кудрявящиеся подробностями, набирающие обороты. Кто-то говорил: любовника старая завела. Стыдно ей, поди, что на старости лет гормональные страсти ею управляют, вот и прячется. Может быть, даже парня молодого… Маловероятно, но чего только на свете не бывает. Только вот почему его не видно – ни силуэта в окне, ни незримого ощущения мужского присутствия в доме? Запах сигаретного дыма, портки на бельевой веревке, голос – ничего этого не было. Кто-то утверждал – беременна она, живот прячет. Когда женщина на своем велосипеде в магазин спешила, ее теперь провожали десятки пар любопытных глаз, но в итоге все пришли к выводу, что даже похудела она, усохла вся. И нервная стала – поприветствуешь ее, а она в сторону шарахается, как преступница, которую тяготит неприятный секрет. А вот Тамара, соседка ее ближайшая, всем твердила: в доме живет ребенок, малыш новорожденный. По ночам он иногда плачет.

Тема детей была для Тамары, по понятным причинам, болезненной. И хотя соседствовала она с бедной женщиной почти всю жизнь, помнили друг друга молодыми сочными девками, вместе старились, вместе много вёсен встретили, много урожаев собрали, подругами даже считались, только вот однажды не выдержало ее сердце, и поехала она в область, в отделение милиции.

Ей было немного стыдно – в глубине души она чувствовала себя Иудой-предательницей. Но у нее и внутренний адвокат наличествовал, который профессионально перекрикивал тоненький голос совести. Пусть власти разберутся, если ничего противозаконного не происходит, то все оставят соседушку в покое. В милиции неохотно приняли ее заявление, не сразу, пытались домой ее отправить, Тамаре пришлось настаивать.

В то утро, когда у дома женщины припарковался «уазик» милицейский, случилась неприятность – укусил ее младенец. Это было обычное утро, малыш, которого она называла Сереженькой – как-то прижилось это имя, прилипло к нему, срослось, – проснулся немного раньше обычного и сразу ручонками к ней потянулся. Грудь искал. Она никогда к груди его не прикладывала – что толку, давно ведь перезревшая, давно молодость схоронившая, никогда не будет у нее молока. Но Сереженька находился в том блаженном возрасте, когда больше принадлежишь инстинктам, чем разуму, и неведомая сила понимания влекла его к источнику силы, и что-то внутри него точно знало, что находится этот колодец с амритой под байковой ночной рубашкой его спасительницы.

Маленькие ручки были сильными, как у обезьянки, ловкие пальчики нашарили разрез, от этого копошения женщина проснулась и улыбнулась с грустью и умилением. Эх, и почему она не родила еще деток, когда возраст позволял? Только вот на старости лет выпало счастье, да и то неполное. Так и лежала, сонная, не стала малыша останавливать, дала ему возможность первого разочарования. Сереженька грудь ее нашел, уверенно присосался и вдруг сжал челюсти, как черепаха водная – у нее аж цветные фонарики перед глазами заплясали от неожиданной боли.