М. Роуз - Великое зло

– Дидин?!

Пласты дыма взвихрились и опали. Где же она? Я потянулся вслед – и ухватил воздух.

– Дидин!!!!

Я снова ее терял.

На этот раз я выбрал женщину, которая сама хочет умереть, Гюго. В твоей власти оказать ей такую милость. Фантин обретет освобождение, а твоя дочь вернется к тебе. Ты способен ее отвергнуть? Отвергнуть частицу себя.

Моя дочь хотела вернуться. И в моей власти было привести ее назад, в этот мир. Но как сделать такой выбор? Одна жизнь за другую? О, если бы я мог лечь рядом с тобой и заснуть так же глубоко – лишь бы не видеть проклятого Призрака и не слышать его соблазнительных слов!

Все, чего желает Фантин, – воссоединиться со своим ребенком. Ребенком, первого вздоха которого она так и не услышала. А ты ей препятствуешь.

– Если Дидин вернется и окажется в теле Фантин, узнает ли она меня? Вспомнит ли мать?

Он покачал головой – в свете костра его локоны вспорхнули, как мотыльки.

Не сразу. Сначала подробности прежней жизни будут для нее как в тумане. Но любовь к тебе и к матери проявится немедленно. Душа может вспомнить все, что забыл разум. Она почувствует дочернюю любовь с того момента, как раскроет глаза. Связь между вами восстановится.

– Но цена?! – вскричал я.

Спасение одной души и освобождение другой? Действительно, немыслимая цена!

Я смотрел на игру пламени и пытался понять. Возможно ли это?

Вдруг ты застонала, находясь в полузабытьи. Это был первый звук с тех пор, как я вытащил тебя из воды. Один из самых горестных звуков, слышанных мной, стон материнской скорби. О, что такое родительская скорбь, я понимал! Мне тоже захотелось плакать.

Слышишь? Она несчастна.

В его голосе звучало сострадание.

Фантин так много потеряла за столь короткий срок… Два года, верно? Родители, возлюбленный, ребенок, дом, средства к существованию…

– Почему? Почему она потеряла так много? Из-за несовершенства мира?

Да.

– Доколе?!

Тебе придется искать свои ответы на этот вопрос. Но из всех людей, которых я встречал, лишь тебе, Гюго, по силам их найти – и поделиться с остальными.

– Как ты можешь это знать?

Мы знакомы многие тысячи лет. Нам уже доводилось идти этим путем раньше, тебе и мне. Много раз, мой друг, от начала начал.

Мне нужно было столько спросить… И меня не отпускало чувство, что это последний шанс получить тайное знание. Не важно, чем все закончится, – но с исходом ночи эта глава моей жизни подойдет к концу.

У людей, населявших мир в древности, были инстинкты и способности, утраченные теперешней цивилизацией. Магия была реальной. Она жила в шаманах. В жрецах. Они передавали ее от поколения к поколению. В тебе сохранились отголоски этой силы. Конечно, ее не сравнить с тем, чем владели древние, но ты способен ее принять. Однако для этого ты не должен бояться заглянуть внутрь своей собственной тьмы и быть готовым к риску. Вытягивать энергию земли.

Я затряс головой.

– Вздор! Я услышал достаточно. И я не согласен! Тебе придется меня отпустить. Мне нужно встать, вынести Фантин из пещеры и найти помощь.

Нет, Виктор, это не вздор. Нет. Ты искал древних истин – и я открыл их тебе. Теперь давай завершим начатое ранее. Освободи это дитя и верни свое.

Первый раз он употребил имя, данное мне при крещении, и произнес его так нежно и с таким состраданием, что я почувствовал себя малюткой на коленях у матери. Мой отец воевал, и матушка подозвала меня и сказала, что должна сообщить мне что-то очень-очень плохое.

Папочка ранен? Захвачен в плен?

Мне, вероятно, было в ту пору четыре или пять лет. Я начал плакать. Мама подхватила меня и, прижав к себе, усадила на колени. Она меня утешала, и рядом с ней все страхи мира были нипочем! От нее пахло лимоном и сахаром, кислым и сладким. Я помнил, как точно так же обнимал маленькую Дидин, закрывая ее от всех невзгод. И сейчас, в этом древнем святилище, Призрак предложил мне такое же утешение. Его слова были как руки матери. И запах был тот же: кислый и сладкий, лимон и сахар…

О, Фантин, я не знаю, поверишь ли ты прочитанному. Слышала ли той ночью что-нибудь сквозь туман забытья. Помнишь ли, что было дальше. Возможно, ты сочтешь, что меня охватило безумие… что я надышался дымом и испарениями от кусочков янтаря в костре и гашиша из трубки. Но я не верю, что на меня повлияло что-то постороннее. Случившееся не было плодом воображения; оно так же реально, как бумага этого дневника.

Я пишу тебе эти строки, отчаянно желая искупить вину. Надеюсь, ты меня простишь, – но еще более я надеюсь, что ты сохранишь случившееся в тайне, ибо никто на свете не должен заново призывать Призрак Гробницы.

То, что он предлагает, слишком большой соблазн для смертного. И… я поддался.

Виктор?

Призрак шепнул мое имя. Погладил по щеке.

Я никогда не делил ложе с мужчинами. Никогда и не хотел – но сейчас это не было похотью. Другое – сильнее, глубже. Чувство за пределами физических ощущений: здесь не было мужчин, женщин, кожи, губ, языка, пальцев, груди, чресел. Он не был ни мужчиной, ни женщиной – но родителем, любимым, женой, ребенком, мужем. Он был всем, что может произойти между двумя. Шепча обещания, он коснулся губами моего лба – в знак вечного обета. Его мягкие волосы ласкали мою кожу. Его прикосновение дурманило.

Чтобы угодить ему, я бы отдал тогда все… все. Я желал исполнить его просьбу – и чтобы он исполнил мою.

Я осязал плоть. Радость и боль – и податливую мягкость плоти. Не его. Нет. Твоей. Я касался твоего тела.

Не знаю как, он влился в тебя. Вошел в твое сонное существо и стал тобою. Он снова заговорил, но теперь его слова произносили твои губы, хотя ты продолжала спать:

Возьми меня, Виктор. Вот мое горло – сожми его. Я страстно этого желаю. Я жду, что ты меня освободишь. И твоя дочь ждет, когда ты освободишь меня, чтобы она могла вернуться.

Я приник к тебе, вошел в тебя. Мои пальцы, красные от твоей крови, сомкнулись на горле. Твой пульс слабел, лоно содрогалось. Я отчаянно любил тебя в тот момент.

Возьми меня.

Я не мог и вообразить, что так легко выцедить из кого-либо жизнь.

Я не буду страдать.

Он оставил твое тело и вошел в мое. Его пальцы были внутри моих, сдавливавших твою гортань. Я боролся, но терпел в этой борьбе поражение.

Сожми вот здесь. Она ничего не почувствует. Не будет страдать. Отпусти ее, Виктор. Дай ей то, чего она хочет. Отпусти ее – и едва ее душа отлетит от тела, в него вселится Леопольдина. Твоя дочь. Сожми здесь. И здесь.

Я видел тебя как будто издали. Не дремлющей – но и не мертвой; застрявшей на полпути. А затем ты захрипела, задыхаясь. Слабо. Как котенок. Но это не было знаком твоей капитуляции в схватке – ты сопротивлялась! Был ли это рефлекс умирающей плоти или осознанная борьба? Не знаю. Но это был хрип существа, отчаянно сражающегося за глоток воздуха. И этот тихий звук потряс меня до предела. Мое семя излилось в тебя резкими толчками. Ты не моя дочь! Она давно перестала дышать. Ты – дышишь! Ты живая! Ты можешь жить!