Кристина Лорен - Совершенство

– Готов потанцевать?

– Совершенно не готов, – отвечает он, следуя за ней.

Люси танцует, и Колин поражается, как никто ее не замечает – она выделяется, как факел в ночи, на фоне остальных, менее грациозных танцоров. Руки взлетают над головой, ноги скользят, почти не касаясь земли. Кажется, она порхает вокруг него, искрясь от смеха. Никогда раньше он не видел ее такой, и ему почему-то легче становится противостоять притяжению озера там, под холмом.

Но потом ее улыбка на секунду тускнеет, и глаза смотрят мимо него, за край площадки, вниз. Озеро – будто пульсирующий магнит там, внизу. Ее глаза становятся того теплого янтарного оттенка, как бывает, когда они лежат рядом, и он может думать только о том, как сильно ему хочется ее поцеловать. Люси отводит взгляд от озера и видит, что Колин смотрит на нее, понимает, что он заметил.

– Вспомнила вдруг, как это было, – оправдывается она, и чувство вины окрашивает ее глаза в серебристо-серый. И добавляет: – Я так рада, что с тобой все в порядке.

Последнюю фразу она произносит тихим голосом, и он в точности знает, почему. Если Люси чувствует то же, что и он, сейчас ей хочется только одного – пойти вниз по склону, туда, где сгустилась темнота, хотя бы просто взглянуть на трещины во льду, на черную холодную воду внизу.

Она сидит на нем верхом и то застегивает, то расстегивает верхние пуговицы у него на рубашке, опять и опять; ее завораживает, какой концентрации требует это простое занятие. Она видела, как он делает это за пару секунд, одной рукой. Но после того, как он упал в озеро, его пальцам понадобилась неделя, чтобы восстановить былую ловкость.

Она смотрит на свои пальцы, как они скользят по его груди вниз, по подтянутому животу. Ее плоть будто мерцает, принимая то оттенок слоновой кости, то нежно-персиковый цвет. На ней нет ни шрамов, ни веснушек, ни синяков. Если не считать того, как ее кожа то тускнеет, то будто светится изнутри, ее будто пропустили через Photoshop. У Колина руки все в ссадинах. Родимое пятнышко на тыльной стороне левого запястья, шрамы на костяшках двух пальцев на правой руке. Все в нем кричит о том, что он – человек, в то время как в ней нет ничего человеческого. На секунду она задумывается о том, каково ему видеть эти различия теперь, после озера, после снега, после того, как их кожа была одинаковой на ощупь.

– Как ты думаешь, из чего я сделана? – спрашивает она.

– Я думаю, ты сделана из чистой обалденности.

– Нет, понимаешь, ты – это в основном углерод. Азот. Кислород. Водород. Ну, еще что-то.

– Уж, наверное, еще много чего, – смеется он. – Постоянно ем всякую дрянь.

– Но из чего состою я? – Она опять опирается ладонями ему на грудь, убирает волосы со лба. Даже когда она изо всех сил старается сохранять неподвижность, у нее стойкое ощущение, что внутри постоянно сталкиваются тысячи молекул. – Мне кажется, что мое тело – некая плотная масса, но… настолько другая. Будто я сделана из частиц, которые оказались в воздухе неподалеку, в каждый отдельный момент времени.

Он медленно поднимает на нее глаза и улыбается.

– Ты совершенно определенно здесь, и совершенно определенно ты – другая. Думаю, мне нравится твоя теория. – Глаза у него вспыхивают. – Так, значит, нам надо радоваться, что ты не появилась где-нибудь в районе Чернобыля. Ты была бы еще более горячая штучка.

Она хохочет, и он ухмыляется собственной остроте, но их улыбки медленно гаснут, пока они продолжают смотреть друг на друга.

– Когда я поцеловал тебя в щеку на озере, перед тем как провалился, ты как будто была плотнее на ощупь, – говорит он.

Она тоже это ощутила. Она чувствовала себя сильнее, увереннее.

– Может, это из-за влаги в воздухе. Здесь, у тебя в комнате, гораздо суше из-за обогревателя. Если в воздухе больше воды, то у моего тела элементарно больше «строительного материала».

Он издает низкий горловой звук, явно означающий согласие.

И тут у нее вырывается вопрос:

– А о чем ты думал, когда нашел меня там, на тропинке, но ты все еще был на озере?..

Он моргает, отводя взгляд, смотрит в окно.

– Мне не было холодно, или жарко, и страшно тоже не было. Мне только хотелось найти тебя.

– Тебе явно не хочется об этом говорить. Почему?

– Потому что я хочу сделать это еще раз.

Эта фраза, произнесенная, наконец, вслух, эхом проносится по комнате и повисает между ними на долгий момент странной, тяжелой тенью. Ее непосредственная реакция на его слова, как ни странно – облегчение, и потому ответ вырывается слишком быстро, будто через силу:

– Колин, это безумие.

– Да что ты говоришь? – спрашивает он и садится, так что ей приходится слезть. – Я очутился на той самой тропинке, под твоим деревом, Люси. Тот мир был совсем другим, более совершенным. И ты была там. Это – не безумие.

Она садится, подогнув под себя ноги, и молча смотрит на него. Какая-то ее часть – маленькая, темная и очень опасная – ощущает при этих его словах неистовый восторг. Он прав, это не было безумием. В эти несколько коротких минут она могла касаться его, целовать. Он принадлежал ей. На той тропинке он был таким, как она.

А потом она вспоминает, что она должна быть его Хранителем, и острый укол боли пронзает ее насквозь.

– Мне легко было тебя найти, – говорит он. – Будто нам предназначено быть вместе.

– Колин, я знаю, что Генри говорит насчет того, как я тебя защищаю, но… Понимаешь, ты ведь мог до смерти замерзнуть. Ты утонуть мог.

Он наклоняется и бережно целует ее в обнаженное плечо рядом с бретелькой топика. Отодвигает ткань в сторону и целует ее туда, где должно биться ее сердце. Ей кажется, будто ее пронзает молния. Ей хочется запустить руки ему в волосы и удержать там, где он есть.

– Я так не думаю, – возражает он. Люси было открывает рот, чтобы начать отстаивать очевидное, но слова просто не выходят у нее изо рта, и Колин качает головой: – Просто послушай. Ладно?

Она кивает, не в силах найти убедительные аргументы. Она понятия не имеет, сколько еще времени им отпущено вместе. И от этого каждая минута становится бесценной. Она хочет, чтобы он оказался в воде, на тропинке, в подводном звездном небе, с ней.

– Что, если я опять попаду в озеро, и мы проведем вместе часок-другой? Только я и ты, уютно устроившиеся в снегу. Люс, мир там был… просто сумасшедший. Свет и серебро… И все вокруг будто… живое. – Колин замолкает, а она все еще не может найти нужных слов, и, обнадеженный, он продолжает: – Я должен увидеть это вновь. Джей пойдет с нами и быстро меня вытащит…

Она вспоминает, каково это было, ощущать его кожу, его губы, его смех. Вспоминает, как пробовала на вкус его звуки, чувствовала, как их тела подходят друг к другу. Он целовал ее, будто открывал для себя новый, потрясающий цвет. Она вспоминает другие поцелуи, улыбки, прижавшиеся к ее улыбающимся губам, и она знает: такого не было никогда. И все же у соблазна, как бы он ни был силен, есть неприятный привкус: будто кусочек сахара, пропитанный уксусом.