Рик Янси - Кровавый остров

– Очень хорошо, – устало сказал я. Переспорить доктора было почти невозможно; во всяком случае, мне этого так ни разу и не удалось. – Выберете дело сами.

– Не желаю я выбирать никакого дела! Хотя бы уже потому, что ты это затеял, не я. Но ты изобличил себя! И будь уж теперь уверен: что бы ты ни тиснул под предлогом заботы о моем наследии, я это опровергну. У Холмса был Ватсон, да! Но и у Цезаря был Брут!

– Я бы никогда не предал вас, – ровно произнес я, – я предложил Сокотру только потому, что думал…

– Нет! – закричал он, шагнув ко мне. Я отшатнулся, как от удара (хотя за все наши годы вместе он ни разу меня не ударил). – Я запрещаю! Я слишком долго, слишком тяжко трудился, чтобы вырвать с корнем и уничтожить все воспоминания об этом проклятом месте! Никогда больше не смей называть его в моем присутствии – ты понял? Никогда, никогда больше!

– Как пожелаете, доктор, – сказал я. – Никогда больше.

И я сдержал слово. Я оставил эту тему и никогда более не поднимал ее вплоть до сегодняшнего дня. Обессмертить же человека, отрицающего все, что о нем пишут, казалось мне чрезвычайно трудным – вернее, попросту невозможным делом. Но шли годы; и по мере того, как вместе с ними таяли и силы Уортропа, мои обязанности становились все шире, вплоть до ведения его бумаг и переписки. Я не ждал благодарности и не видел ее от монстролога, который, в свою очередь, нещадно правил мои записки, вымарывая все, от чего, по его мнению, разило поэзией. В науке, твердил он мне, нет места ни романтизму, ни размышлениям о природе зла; и то, что сам доктор в юности был поэтом, лишь делало его искусней на ниве надменности и насмешек.

Склонность Уортропа лишать себя именно того, что могло бы доставить ему наибольшую радость, нередко удивляла меня. Однако не буду первым, кто скажет, что любовь зла. Монстролог любил свое призвание – это правда; монстрология, кроме меня, была единственным, что составляло его жизнь, но при этом – всего лишь продолжением его самого, первым плодом от лозы его чудовищного честолюбия. Монстрология завела доктора на проклятый остров, о котором я еще поведу речь; но чуть не погубила Уортропа не она, а его собственное тщеславие.

История, которую я намерен поведать, началась ледяной февральской ночью 1889 года с прибытием в дом на Харрингтон Лейн посылки неожиданного, но привычного свойства. Будучи к тому времени учеником монстролога вот уже почти три года, я давно не удивлялся ни полночному стуку в дверь, ни воровато сунутой посыльному плате, ни доктору, пляшущему от счастья как малое дитя в рождественское утро. Разрумянившись от ожидания, он спешил унести свой подарок в подвальную лабораторию, и вскоре зловонное содержимое посылки представало перед нами во всем своем мрачном великолепии. Что отличало этот экземпляр от всех прочих – так это человек, доставивший его.

Само собой, за время службы монстрологу я повидал достаточно малоприятных личностей, персонажей того сорта, что за рюмку виски и доллар сверху продали бы Уортропу и собственных матерей – на все готовых наймитов на побегушках у естественной науки ненормативной биологии. Однако тот, кто на сей раз стоял в дверях, был не из таких: его подбитое мехом пальто, хоть и пострадало от долгой дороги, было явственно дорогим и открывало взорам сшитый по мерке костюм, а на левом мизинце гостя поблескивал перстень с алмазом. Однако, как бы необычно ни было для подобных обстоятельств его платье, манеры нашего посетителя были еще более необычны: бедняга чуть не сходил с ума от ужаса. Бросив ношу на произвол судьбы на крыльце, он ворвался в комнату, схватил доктора за грудки и требовательно осведомился – дом ли это номер 425 по Харрингтон Лейн и Пеллинор ли Уортроп перед ним.

– Я, – сказал доктор, – Пеллинор Уортроп.

– О, слава Всевышнему! Слава Всевышнему! – хрипло вскричал несчастный. – Я сделал это, вот оно – там! Возьмите его, возьмите. Я принес вам проклятую штуку; теперь дайте мне его! Он сказал – он сказал, оно у вас! Молю вас, пока не стало поздно!

– Мой любезный, – спокойно ответил доктор, – я с удовольствием заплачу вам, если только цена будет разумной.

Хоть Уортроп и был весьма зажиточен, его скупость достигала высот оперного сопрано.

– Цена? Цена! – посыльный истерически рассмеялся. – Не вам платить мне, Уортроп! Он сказал, что оно у вас. Он поклялся: вы отдадите его мне, если только я доставлю посылку. Теперь ваш черед сдержать его слово!

– Чье слово?

Незваный гость взвыл, как банши, и согнулся вдвое, хватаясь за сердце. Глаза его закатились; доктор поймал беднягу прежде, чем тот успел свалиться на пол, и усадил в кресло.

– Гореть ему в аду – слишком поздно! – проскулил несчастный. – Я опоздал! – он стиснул руки в мольбе. – Я опоздал, доктор Уортроп?

– Не могу ответить на ваш вопрос, – сказал доктор, – так как понятия не имею, о чем вы говорите.

– Он сказал, если я принесу это, вы дадите мне противоядие; но меня задержали в Нью-Йорке. Я опоздал на поезд, должен был ждать следующего… Потерял больше двух часов. О боже! Проделать такой путь – и только ради чего? Чтобы найти свою смерть!

– Противоядие? Но от чего – противоядие?

– От яда! «Хочешь жить – доставь от меня подарочек Уортропу в Америке», так сказал он мне, он, дьявол, Сатана в человеческом обличье! Вот я и доставил; теперь спасите меня! Ах, нет, безнадежно… Я опоздал, я чувствую – мое сердце… сердце…

Уортроп резко тряхнул головой и щелкнул пальцами. Слов не требовалось – я сломя голову бросился за чемоданчиком с медицинскими инструментами.

– Я сделаю для вас все, что в моих силах, – успел услышать я на бегу, – но вы должны собраться и рассказать мне просто и внятно…

К тому времени, как я вернулся, наш страдалец-посыльный уже впал в забытье; его глаза закатились, руки конвульсивно сжимались и разжимались на коленях, лицо утратило всякий цвет. Доктор вынул из чемоданчика стетоскоп и, широко расставив для равновесия ноги, склонился над дрожащим телом, прислушиваясь к биению сердца.

– Скачет как взбесившаяся лошадь, Уилл Генри, – пробормотал монстролог, – но никаких аномалий и неполадок не слышу. Стакан воды, живо!

Я ожидал, что доктор предложит воды страдальцу; вместо того Уортроп вылил все содержимое стакана на голову своему пациенту. Глаза мужчины раскрылись, рот округлился в немом вскрике изумления.

– Что за яд он вам дал? – безжалостно осведомился мой наставник. – Он назвал его? Отвечайте!

– Ти… типота… из серного дерева…

– Типота? – доктор поморщился. – Из какого-такого дерева?

– Серного! Типота – из серного дерева с Острова Демонов!